темноте.
— Селки охраняют джунгли? — спросила Энсил, заглядывая в шахту.
— Не здесь, — сказал Таулинин. Он остановился и улыбнулся: — Заберитесь наверх, если хотите, и осмотритесь. Но, ради вашей жизни, не выходите за пределы шахты!
Энсил взглянула на Герцила.
— Я... посмотрю, если ты мне позволишь, — сказала она.
Прыгнуть в шахту было легко, как и ухватиться за самые нижние лианы. Она поднялась, хватаясь за малейшую опору. Солнце согрело ее, влажный, зловонный запах джунглей наполнил ноздри. Когда, наконец, она подняла голову над шахтой, ей показалось, что она никогда не видела такого прекрасного леса. По высоте солнца Энсил поняла, что наступил полдень, но яростные лучи пробивались лишь кое-где, и было много прохладных теней. Каждый оттенок зеленого был здесь в изобилии, проявляясь в тысячах форм листьев, побегов, стеблей и лиан. Яркие капельки искрились на кончиках листьев и поблескивали в паутине, переброшенной, как корабельный такелаж, с дерева на дерево. Пение птиц лилось широкими мелодичными потоками; пчелы сновали, как пескари в потоках солнца, с раскинувшейся ветки свисала орхидея, яркий кроваво-красный цветок.
Затем у Энсил перехватило дыхание. За орхидеей ряд за рядом свисали белые, похожие на веревки лианы, прямые, как фортепьянная струна, и такие же тугие. Она знала эти виноградные лозы и деревья, частью которых они были. Она дико огляделась по сторонам: вот! Огромные серые стволы, возвышающиеся над деревьями поменьше. Далеко вверху эти стволы открывались щелистыми ртами. И эти виноградные лозы, такие невинные и неподвижные — они могли разорвать человека на части.
Она спустилась в мгновение ока. Вернувшись на плечо Герцила, она выдохнула:
— Деревья, эти отвратительные деревья из Адского Леса. Они здесь.
— Селкам они не кажутся отвратительными, — сказал Таулинин. — Мы научили их хорошим манерам и более разнообразной пище, чем мясо. На протяжении шестнадцати столетий они охраняют этот восточный подход к Уларамиту. Они не причинят вам вреда, если мы будем вместе с вами.
Они пошли дальше, продолжая подниматься. Световые шахты закончились; один из селков зажег лампу. Затем появилась огромная железная решетка, преградившая им путь. На стене рядом с ней было закреплено железное колесо, бо́льшее штурвального колеса «Чатранда». Таулинин снял с шеи ключ и вставил его в отверстие в центре колеса. Он повернул ключ по часовой стрелке, затем взялся за колесо и повернул его в противоположном направлении. Через мгновение оно начало вращаться само по себе. Застучали шестеренки, в стенах загрохотали противовесы. Колесо завертелось быстрее. Огромные ворота начали подниматься.
Когда все прошли внутрь, Таулинин достал свой ключ и нырнул внутрь, пока ворота медленно опускались. Они зашагали дальше, теперь быстрее. Несколько селков попросили у Таулинина разрешения бежать впереди, и он разрешил.
Они нетерпеливы, как дети, подумала Энсил.
В туннеле начать дуть легкий ветерок — и вместе с ним зазвучала песня. Энсил почувствовала, как внезапно у нее защемило сердце. Музыка была звонкой и веселой, совсем не похожей на Сотворение-Песню, которую селки сыграли для них в руинах, и все же, несмотря на всю ее радость, в песне была какая-то странность, которая выбивала ее из колеи, хотя и радовала. Энсил не могла сказать, пели ли они или играли на каких-то странных духовых инструментах, и даже откуда доносилось мелодия: спереди или сзади, или, может быть, и спереди, и сзади.
— Я думаю, музыка заключена в самом ветре, — прошептала она Герцилу.
— И в камне, — ответил он, указывая рукой. Теперь Энсил увидела, что в поверхности туннеля было множество маленьких отверстий, разбросанных в случайном порядке, и, возможно, музыка действительно исходила из них. Она увидела, как Таша, с лицом, все еще странным и сияющим, приложила ухо к стене.
— Я помню, — сказала она. — Поющая гора. Точно такая же, как и раньше.
Селк, несший лампу, взглянул на нее и улыбнулся:
— Этот туннель мы называем Ингва, Флейта. Он всегда играет в честь возвращения старых друзей.
Он задул лампу. В глубокой темноте селк подхватил песню во все горло, радостный. Чья-то рука коснулась плеча Герцила, направляя его. Они пошли дальше, и теперь мелодия превратилась одновременно в марш и мадригал, в походную и хвалебную песни.
Наконец перед ними забрезжил новый свет. Туннель заканчивался. Впереди была овальная комната и лестница, ведущая наверх, к дневному свету. Появились фигуры и приветственно подняли руки, но никто их не окликнул, никто не прервал песню. Они вошли в комнату; Энсил прикрыла глаза ладонью. Они поднялись по залитой солнцем лестнице, и она увидела это: Мать-небо, подумала она, в конце концов, в мире есть добро.
Это было то, что чувствовало ее сердце, каким бы бессмысленным это ни было. Она вцепилась в Герцила обеими руками. Уларамит был огромной зеленой чашей, полой горой без крыши, шириной в несколько миль. Огонь-гора, вулкан: но огонь давно погас, и кратер кишел жизнью. Они прошли сквозь стену горы и стояли на середине внутреннего склона. Внизу и вдали от них простиралась пышная равнина: джунгли, ручьи, пруды, рисовые поля, водяные колеса, цитрусовые рощи, белые валуны, каменные дома — плавные линии и высокие крыши, — вороные и разноцветные лошади, стаи беспокойных птиц, купола, башни, поросшие мхом развалины, заросли ив и бамбука. Некоторые части стены остались необработанными; на других были вырезаны огромные террасы, охватывающих долину концентрическими кольцами. Глаза Энсил пожирали все это, раскинувшееся под ней, как стол, прогибающийся под тяжестью сокровищ. Так много всего было отчетливо видно, и все же повсюду были укромные места: густые леса, темные входы в туннели, туман над далеким озером.
Лестница вывела их на мраморную площадку, окруженную ивами. Энсил подняла глаза: верхний край кратера представлял собой круг из голых, похожих на зубы камней, самый высокий из которых сверкал льдом. Не было ни щелей, ни трещин: Уларамит был полностью закрыт.
От площадки, где они стояли, отходило множество пешеходных дорожек и лестниц — вверх и вниз, а также горизонтально, вдоль террас, — и по всем этим маршрутам приближались селки. Они пели, подходя к вновь прибывшим. Некоторые, с сияющими лицами, пожимали руки Таулинину и его спутникам. Если кто-то и был шокирован, обнаружив живых людей, то не подавал виду.
Песня закончилась, и в наступившей тишине Нолсиндар вышла вперед и положила Нилстоун к ногам Герцила; раздался глухой стук, похожий на звук пушечного ядра, упавшего на мрамор. На мгновение все замерли. Затем вперед вышла другая женщина-селк с кувшином воды. Она протянула его Лундже, которая стояла к ней ближе всех.
—