По его лицу начал струиться пот и он закрыл глаза. Потом Моррисон еще раз очнулся, тихо заговорил с женой по-гречески. Она что-то сказала ему в ответ, он улыбнулся и умер.
Я отступил назад и встал под крылом рядом с Китсоном. Женщина осторожно положила Моррисона на траву и накинула на его лицо свою шаль. Тут она выпрямилась и с ненавистью посмотрела на нас, ее глаза были сухими.
Говорить мне было нечего. На каком бы я языке не говорил, она будет ненавидеть каждое мое слово. Единственным аргументом для нее было то, что я привез его смерть на этот остров. Возразить мне было нечего.
Женщина отвернулась и тихо пошла по тропинке по направлению к поселку.
– Быстро в самолет и сматываемся, – тихо сказал Китсон.
Я с трудом держался на ногах и присел на пороге двери "Пьяджио", после чего стал вытаскивать из своих карманов оружие.
– Не сейчас, – покачал головой я. – Не так все просто, надо будет объяснить, откуда здесь появились два трупа.
– О, Господи, неужели содержимое этого самолета не может служить достаточно веским доводом?
Я протянул ему "Вальтер".
– Твой пистолет, если не ошибаюсь. Нет, этот довод меня не убеждает.
Мне на глаза попался Хертер, неуклюже раскинувшийся среди сырой травы. В нескольких ярдах от него аккуратно лежал Моррисон.
– Какого числа Моррисон отправился в свой последний полет и прихватил с собой драгоценности?
Китсон с недоумением уставился на меня.
– Десятого февраля. Что это тебе дает?
Я только кивнул ему в ответ. Так это случилось за неделю до того, как мы пылающим факелом рухнули на грязное поле в этом Куче. Моррисону уже никогда не доведется узнать об этом.
Я встал на ноги и подошел к трупу немца. Часть банкнот в его бумажнике была помята с заметным сгибом посредине. Это были мои доллары и франки. Бумажник был пухлый, и там еще оставалось различной валюты тысяч на двадцать пять, если пересчитывать на фунты. Забрав свои деньги, я запихнул все остальное на место и повернулся к Китсону.
– Я отправляюсь наверх. Надо заключить сделку, – мне показалось, что он так и останется стоять там, на берегу, но уже через несколько шагов Кен оказался рядом со мной.
37
Уже наверху нам повстречалось несколько жителей поселка; жены Моррисона среди них не было. Они хотели пропустить нас, но один старикан решил, что ему надо как-то вмешаться в это дело. Правда он не был слишком уверен в своих силах, а с моей стороны помощи ему было не дождаться. Островитянин обратился ко мне по-гречески, а потом на грубом французском, но в этот день я не понимал по-французски. Поэтому он просто стоял и смотрел на меня. Старик понял, что дело здесь не в языковом барьере. Он покачал головой, и в его глазах не было злобы, скорее какая-то безнадежность, потом сделал шаг в сторону. Тропинка была свободна. Мы вошли в деревню, и больше нас никто не останавливал.
Дверь бара была приоткрыта, я распахнул ее настежь и замер на пороге. После солнечный бликов на белых стенах внутри помещения оказалось очень темно, но мне все-таки удалось заметить в глубине комнаты белую фигуру. Я сжал в руке "Парабеллум" и шагнул вниз по ступенькам.
Они сидели за дальним столиком в углу, на том же месте, где пару часов назад были мы. Хозяина поблизости не было, а на лице набоба застыла гримаса удивления.
Я запихнул люгер в карман брюк, дотянулся через стойку до бутылки коньяка и налил две рюмки. Тем временем Китсон закрыл за нами дверь.
– Мы слышали стрельбу, – тихо заметила мисс Браун.
– И вы опрометью бросились посмотреть, кого же все-таки убили, – съязвил я и одним залпом осушил свою рюмку. – Будем здоровы.
Набоб нервно следил за каждым моим движением.
– Хертер мертв, – сообщил Кен.
Он чуть заметно вздрогнул, поморщился и прошептал:
– Вы убили его?
– Рано или поздно, но это все равно кто-нибудь должен был сделать, – спокойно сказала мисс Браун.
– Это уж точно, – поддержал ее я.
– Вы просто так взяли и убили его? – прошептал набоб. Похоже, что он нас просто не слышал.
– Причем здесь просто так? – вспылил я. – Когда вы его в последний раз видели, он держал нас под прицелом. Он застрелил безоружного человека и сделал это с вашего одобрения. Ваш палач умер, и я надеюсь, при этом не мучился.
Набоб опять вздрогнул.
Китсон поставил свою рюмку на стойку и расстегнул куртку так, чтобы Его Превосходительству легче было рассмотреть у него за поясом "Вальтер". Он посмотрел на меня и вопросительно поднял брови.
Я снова наполнил свою рюмку коньяком, а затем остановился у соседнего столика. Китсон остался стоять, прислонившись к стойке.
– Что вы собираетесь теперь делать? – пробормотал набоб, а мисс Браун тихо рассмеялась.
– Я пришел получить наше вознаграждение за последнюю партию драгоценностей, – заявил я. – Они уже в самолете, вы их пересчитали, а теперь мы хотим получить причитающиеся нам деньги.
Они долго таращили на меня глаза.
– Это как раз то, что вам нужно? – наконец спросила мисс Браун.
Я кивнул.
– За этим мы и пришли.
Неожиданно она снова засмеялась, но на этот раз во все горло и ее голос гулко отдавался в полупустом зале. Потом девушка укоризненно покачала головой.
– Извините, капитан, не думала, что у вас такое мелкое честолюбие.
– Уж такой я человек, – парировал я и посмотрел на набоба. – Ну так как?
Бледность постепенно исчезла с его лица. Он откинулся назад и улыбнулся.
– Так речь шла о пяти процентах? Вы этого хотите?
– Да. Как вы оценили всю партию? Около полутора миллионов фунтов?
Набоб все еще продолжал улыбаться и самодовольно кивнул головой.
– Что-то в этом роде.
– Значит то, что находится сейчас в "Пьяджио" потянет на миллион?
Он опять грациозно наклонил голову.
– Прекрасно. Тогда наша доля составит пятьдесят тысяч фунтов.
Его улыбка стала просто лучезарной.
– Все это звучит очень справедливо, капитан, но к сожалению, – развел руками набоб, я не могу заплатить наличными, потому что никогда не ношу с собой денег. Так что придется расплатиться чеком.
– И отменить его, как только ему представится первая возможность добраться до телеграфа, – Китсон резко поставил свою рюмку на стойку. – О'кей, парад окончен. Пора отправляться, а то еще пропустим встречный ветер.
Мисс Браун переводила свой взгляд то на меня, то на Китсона. Похоже, все это ее очень забавляло.
– Мне не очень-то по душе это поспешное бегство и распродажа всех драгоценностей; нелегкое и хлопотное дело. Но и выписанный чек также не вызывает у меня прилива энтузиазма. Так что либо мы нечто поинтереснее, либо я с большим удовольствием сброшу всю эту золотую дребедень в море, и тогда уж никто не осудит меня за это.