Приподнявшись на стременах, казахи с недоумением глядели в пыль, поднятую взрывом, — не стало утеса, не было и джинна. Исатай тормошил Тансыка и громко уверял:
— Я видел, все видел…
— Жаксы, жаксы! — закричал Тансык и пустился в пляс вокруг компрессора.
Он, житель неустроенной земли, вырос в пагубном и унизительном для человека убеждении, что землю не изменишь, надо жить на такой, какая есть, и еще недавно считал свою родину, дикую и голодную, с песками и джутами, лучшей из всех. Но появились строители, в безнадежной сухости мертвых песков нашли воду, проложили дороги, тропы, и Тансык понял, что землей можно управлять, что из его неуютной родины можно сделать новую землю. Он отказался от старой земли и полюбил новую — орошенную, засеянную, застроенную. Эта еще не осуществленная, но прекрасная в своем замысле земля постоянно маячила перед глазами Тансыка. Взрыв утеса был для него прыжком к новой земле, и мог ли Тансык с меньшей радостью встретить его крушение!
Самый строгий суд признал взрыв удавшимся: ни постройки по ущелью, ни городок не пострадали, куски взорванной породы получились достаточно мелкими.
Распря между пушкарями и грызунами переплавилась в общую радость, только Дауль по-прежнему клокотал язвительно:
— Я бы… бы… дешевле и — и скорей сделал. Не-не взрыв это, а-а-а спек-спек-та-та-такль. Ком-медия!
Обычно молчаливый Исатай тут долго с необыкновенным, молодым увлечением рассказывал, что он все-все видел. Когда ударил гром, его глаза открылись на один миг, но успели разглядеть поднятый громом утес, красное облако над ним, насыпь по ущелью, машины, Тансыка и прочий народ.
Старику не верили. Он же клялся и потом весь остаток жизни благодарил судьбу, что она дала ему радость увидеть будущий день своей родины, своего народа.
Попробовали тем же способом взрывать не отдельно торчавшие утесы, а делать выемки в сплошных массивах. Вместо горизонтальных штолен пробили вертикальные с боковыми отводами, зарядили, дали ток, и плотный глыбняк распался на мелкие кусочки — придвигай экскаватор и вычерпывай. Так был сделан переворот в борьбе строителей со скалами. И неподступные прежде горные громады теперь стали не страшны: подсыпь побольше взрывчатки — и все полетит.
Казахи из аулов продолжали навещать ущелье, в остатках утеса разглядывали обрывки проводов и покачивали головами, — куда же девался джинн. Им хотелось взглянуть на остатки могучего духа, найти хоть что-нибудь: клочок шкурки, копытце, сбитый рог. Наконец они придумали объяснение, где уместилось все: и удивление перед силой машин, и вера в духов — джинн переселился в машину.
Едва оправившись после болезни, Елкин назначил техническое совещание специально по взрывному делу. Петров, немножко обеспокоенный, несмело открыл полость и юрту Елкина. Разговор инженера с ним в ущелье Огуз Окюрген показался ему подходом к чему-нибудь неприятному. Будь иначе, не прискакал бы больной и полуодетый.
В юрте сидели Калинка, Дауль, бригадир Гусев…
— Товарищи, конфуз… — Елкин раскрыл справочник. — Американцы уже несколько лет… Одним словом, если ты, Петров, — настоящий, неподдельный рабочий, английскому языку не учился, то ты вторично изобрел штольни.
— Да? — Все встрепенулись.
— Да, да! Вся наша борьба, весь гвалт, радость, гордость — сплошной анекдот!
— Нечего сказать, подвели, обдурили нас американцы, — проворчал Гусев.
Справочник пошел по рукам. Чертежи, как некая интернациональная грамота, подтверждали слова Елкина.
— А, бисовы дети, — добавил Гусев, — выдумали, а напечатали на какой-то тарабарщине.
Петров глядел на чертежи и повторял:
— Я сам, сам, — и по удивленному лицу было ясно, что сам без чьей-либо помощи. — Какое нам дело до американцев. Они себе, мы себе.
— Правильно. Хотя лучше выдумывать вещи неизвестные, а известные просто узнавать. Конфуз все же большой. Заслуга Петрова так и остается заслугой, а мы, инженеры, техники?.. Два года я таскаю эти справочники, и никто… У стариков есть излишняя самоуверенность, а молодежь часто «безъязыкая»… Вот и «подвели, обдурили американцы». Вы, товарищ Дауль, как показали себя? Закоснелым консерватором. Хорош и я, каюсь, сознаюсь, А вы, товарищ Калинка, все цветете, пышнеете все? Когда же плоды будут? Спроектированные мосты для Огуз Окюрген — яркая заплата на ветхом рубище, как там — певца, слепца? Умерьте вашу фантазию, вашу страсть к пышности!
— А если новый Петров изобретет сверхсильный паровоз, куда вы с вашими переходцами? — заспорил Калинка. — Мои не испугаются и техники будущего! Германия переходит исключительно на каменные мосты.
— Вот справочники, тут есть и о мостах. Не стесняйтесь, товарищи, берите, читайте! Верно говорят: век живи — век учись. Впрочем, как хотите! Целесообразность я постараюсь отстоять, а заботу о своей пригодности пусть всякий несет сам. — Елкин раздал справочники и нервным взмахом руки попросил оставить его.
Гусев, Калинка, Петров, Широземов, Дауль молча гуськом шли от Елкина и непрерывно одну за другой зажигали папиросы. Каждый нес в себе ощущение неловкости, точно был уличен в неприглядном поступке, никак не совместимом с его общественным положением. Молча же и расстались, понимая, что прежний тон, людей солидных, не удастся, а тон осмеянных обиден.
Калинка вернулся к Елкину и спросил, неприязненно оглядывая старика, который лежал на неразобранной постели.
— Я что-нибудь буду строить, или вы до конца продержите меня на холостом ходу?
— Не знаю, это зависит от вас.
— Мосты, мосты? И последние два хотите зачеркнуть? Коли они обречены, я бросаю работу над проектами. На черта толочь воду!
Елкин измученно поглядел на Калинку и начал разбирать постель. Калинка посвистал, пофыркал, неловко потоптался и вышел с неприятным холодком в затылке.
Сидеть в юрте, где валялись ставшие ненужными чертежи и где Дауль скрипучим кваканьем, вопреки очевидности, доказывал всем, что старый способ взрывов лучше изобретенного американцами и повторенного Петровым, было невмоготу, и Калинка бродил по пустующему ущелью Огуз Окюрген. Он прошел его два раза из конца в конец, не замечая, что небо начинает озаряться и наступает новый день забот, борьбы, неожиданностей. Шел в третий раз и перебирал в мельчайших подробностях всю историю с мостами. Зачеркивались два последних, вместе с ними зачеркивался двухлетний отрезок жизни, проведенный на Турксибе, обессмысливалось дальнейшее пребывание здесь, спутывались привычные отношения с людьми, разрушались все планы на будущее.
Калинка отчетливо понимал, что провал с мостами не простая неудача, а излом всей его жизни, бесплодный конец тридцатилетнего прошлого и тревожное начало новой биографии. У Калинки любовь к мостам была той атмосферой, без которой — так казалось ему — он не мог жить. Строительство, особенно мостостроение было у него с детства любимым занятием. Его отец — плотник — всегда что-нибудь строил, и сын тоже строил около него, сперва играючи, потом и всерьез. В пору раннего детства в деревне ставили большой мост через реку. Ребятишки в подражание этому особо полюбили играть в мосты В пятнадцать лет Калинка отчетливо знал, что будет делать мосты, когда вырастет большим, и в вузе отдавил мостостроению все силы.
Первые два года на Турксибе, точно наперекор Калинке, строители избирали равнинные пути, и вместо грандиозных мостов ему приходилось строить мелкие аляповатые трубы. Лишь на третьем году в поисках выхода из замкнутого в горный обруч плоскогорья Дос разведчики наткнулись на ущелье Огуз Окюрген. После однообразия сыпучих песков оно показалось им райским уголком. Они советовали всем побывать там, выкупаться, поискать дичь.
— А не поможет оно выбраться нам из гор? — спросил Елкин.
— И думать нечего. — Первые разведчики единодушно считали ущелье непроходимым. — Отвесные стены, и впритирку к ним река; насыпь не приклеишь. Либо рвать напропалую, либо подряд ставить мосты.
Калинка, услышав про мосты, заседлал лошадь и умчался в ущелье. Он бродил под нависшими гранитными стенами, обдуваемый певучим ветром, и, захлебываясь радостью, бормотал:
— Здесь, здесь… — Было похоже, что человек когда-то обронил свою душу, ходил пустым, мертвым и вдруг нашел ее, снова ожил. Он начал почти ежедневно бывать в ущелье, ни усталость, ни дикое бездорожье, ни злейшие песчаные ураганы не могли удержать его. Ущелье вобрало всю его мысль и энергию, он оперся на него, как на прочнейший фундамент, и начал уверенно творить свою жизнь и работу. Спроектировал несколько мостов, вызвал невесту и развернул пред нею великолепную панораму своего будущего, повел переговоры с Сахалином о постройке мостов на вновь сооружаемой дороге, начал мечтать о втором транссибирском железнодорожном пути.