После десятого удара вся спина его исполосована кровавыми бороздами, кровь частыми мелкими каплями, словно роса, выступает из-под рубцов; кожа местами висит клочьями.
— Хорошо, — продолжает беспощадный мучитель, — теперь следующего!
Следующий — Красный, который при виде товарища, подошедшего к нему с палкой наотмашь, страшно вскрикивает и тем вызывает громкий смех присутствующих.
— Что поделаешь, бедняжка, — обращается к нему Геркулес, весь бледный от волнения, с каплями пота, струящегося по лицу. — Таков приказ! .. Если хочешь, я могу убить тебя разом; тогда ты не будешь так мучаться.
— Стой, не смей глупить! — воскликнул Диего, услышав слова Геркулеса. — Берегись, если ты осмелишься убить его. Он мне нужен, слышишь? Здесь у нас, в этой дурацкой стране, не больно много механиков, черт возьми! .. Проучи его как следует, чтобы отбить у него охоту снова приниматься за подобные шутки, как нынче ночью, но пусть он останется жив, не то смотри!!!
— Полно, мужайся, Красняк! — шепчет надорванным, жалостливым голосом Луш. — Если можно будет отделаться только одной хорошей поркой, так это еще не так плохо, а то можно было бы и шкуру, и кости оставить здесь!
Впрочем, после минутной слабости, Красный выносит довольно стойко свое наказание.
Что же касается Кривого, то трудно передать то бабье малодушие, какое он проявил. Его крики, слезы и унизительные плаксивые мольбы возмущают мулатов, которые не могут удержаться, чтобы не выказать ему своего презрения.
Совершенно иначе держат себя эти люди. Несмотря на страшные удары, сыпавшиеся на них, никто из них не издал ни одного стона, ни одной жалобы, ни малейшего звука. Сам Диего был поражен таким мужеством и самообладанием.
Покончив с ними, Геркулес думает, что он теперь сделал свое дело; теперь его мучит только неизвестность относительно ожидающего его самого наказания. Он утирает рукавом рубашки пот с лица и неуклюже переминается с ноги на ногу, опершись на свое орудие пытки.
— Прекрасно! — одобряет Диего. — Ты превосходно знаешь свое дело, и право, одно удовольствие смотреть на твою работу! Ведь ты не устал еще, не правда ли? Ну так начинай снова!
Услыхав это приказание, каторжники, обезумев от страха, принялись выть что есть мочи и отчаянно просить пощады. Их жалобные мольбы, видимо, приводили в восторг жестокого негра.
— Ну, довольно! — крикнул он наконец резко и гневно, когда несчастные истощили весь свой запас просьб и жалких слов. — Раз вы так ревете и от всей души молите меня, я раздобрюсь и прикажу всыпать каждому из вас по пятнадцати ударов вместо десяти. Эй ты, скотина, ты мне их хорошенько разделай, этих мокрых куриц; пусть запомнят надолго этот урок!
Волей-неволей, бедный Геркулес должен снова приняться за свою постыдную работу, под которой надламывается даже его здоровая натура.
Луш, Кривой и Красный в полном беспамятстве перестали выть и стонать. Можно было бы подумать, что и мулаты также потеряли сознание, если бы их страшно исполосованные спины не вздрагивали спазматически при каждом ударе, а дыхание не вырывалось с хриплым свистом из конвульсивно сжатых губ.
— Довольно! — сказал, наконец, Диего, который не мог удержаться, чтобы не прошептать сквозь зубы, глядя на мулатов: «Да, это мужчины! "
Он делает знак, и те же, кто привязывал несчастных к кольям, так же проворно отвязывают их, обмывают кровь, струящуюся из их ран, и приводят их в чувство, вливая им в рот изрядное количество крепкой тафии.
— Уф! Наконец-то кончено! — вздыхает дрожащим голосом Луш, приходя в себя. — Но, увы, мне кажется, меня изодрали в клочья, и я чувствую, как будто собаки рвут меня на части!
— Ну что, старик, хватит с тебя? Станешь ты пробовать еще раз убрать меня из числа живущих? Нет? Не правда ли, это обходится дороже, чем ты думал? Но чем строже было наказание, тем оно будет тебе полезнее! — Затем, обернувшись к Геркулесу, добавил: — Ну, а теперь за тобой очередь! Ты проделал вчера эту шутку, значит, по справедливости должен быть строже других и наказан!
— Что же вы хотите сделать со мной? — воскликнул прерывающимся голосом несчастный, которого ожидание предстоящей пытки сделало слабее и беспомощнее ребенка.
— Сейчас увидишь! Ложись на землю по доброй воле; дай себя привязать за руки и за ноги, как и твоих друзей, а главное, не пробуй сопротивляться, иначе, при первой попытке с твоей стороны, я всажу тебе пулю в лоб.
Но эта громадная туша лишена какой-либо силы сопротивления; в этом бычьем организме нет ни капли энергии, ни малейшей силы воли. Близость физических страданий до такой степени подавляет его, что без всякого возражения он грузно валится на землю с отяжелевшим телом, бессмысленным взглядом и лицом, искаженным безумным ужасом.
— Он даже не почувствует ударов батогов! — прошептал про себя Диего и задумался.
Между тем Геркулес после нескольких минут мучительного ожидания вдруг чувствует, что к нему вернулась способность говорить, и начинает молить негра о пощаде.
— Ну, уж так и быть, — отзывается, наконец, бесчеловечный мучитель, — я избавлю тебя от батогов!
— Благодарю тебя, вождь, — продолжает несчастный плаксивым голосом обиженного ребенка, — прости меня совсем… не наказывай меня, — и у тебя не будет более верного слуги, чем я… Пощади меня, молю тебя, пощади! Прикажи меня отвязать!
— Хорошо, согласен… Пусть твои друзья освободят тебя от твоих уз! Эй, старик, если ты можешь еще держаться на ногах, возьми тесак и освободи своего друга!
Луш, недоумевая при виде неожиданного великодушия, по меньшей мере странного в таком человеке, как этот негр, тем не менее берет из рук одного из негров тесак и принимается перерезать им веревки, связывавшие руки Геркулеса.
— Что ты там делаешь? — спрашивает его Диего.
— Отвязываю руку этого парня!
— Да разве я так велел тебе это сделать?
— Как же иначе?! .
— Как ты плохо соображаешь, старик! Я хочу, чтобы эти прекрасные веревки остались целы!
— Но в таком случае… пришлось бы…
— Что?
— Отрубить… отсечь… саму руку!
— Ну, так что же? Отсеки или отрежь для начала одну руку, иного средства освободить веревки я не вижу? ..
— Да это невозможно, вождь! Вы, конечно, изволите шутить… искалечить так товарища! ..
— Даю тебе время сказать «сейчас»! А если ты еще будешь колебаться, то я прикажу тебя смазать медом и посадить на солнце, на закуску мухам и мошкаре!
— Так значит, все-таки надо! .. Но у меня духа не хватает… рука не подымается!
— Ну же, негодяй, поторапливайся! Ведь не за такие же безделицы уголовный суд сослал тебя на Кайену!