лишние подробности прошлого, словечко тянулось за словечком, и происходило подобное за спиной моей бабушки, которая не уставала благодарить за то, что я навещаю больного человека, потому что у самой никак не хватало духу поступать также. Она лишь входила в комнату сына дважды в день, наскоро целовала в лоб и выходила чуть ли не на подкашивающихся ногах и с полными слёз глазами. Бабушка никогда не спрашивала, о чём мы разговаривали, и, соответственно, я не говорила ей об этом. Также я не осмеливалась упоминать темы наших бесед Северо и Нивее дель Валье, ведь я опасалась, что малейшая бестактность с моей стороны оборвёт раз и навсегда наши с отцом нравоучительные беседы. Должным образом не договорившись, оба знали, что о подобных разговорах не следует распространяться всем остальным - это со временем породило между нами странное сообщничество. Я не могу сказать, что полюбила своего отца, ведь для возникновения такого чувства совершенно не было времени. Хотя за быстро пролетевшие месяцы, что нам удалось пожить вместе, на меня неожиданно приятно свалилось сокровище, открывая совершенно новые подробности моей истории, в которой особенно ценными были сведения о моей матери Линн Соммерс. Он не раз повторял, что во мне течёт подлинная кровь всех дель Валье, и, казалось, для моего отца это было самым главным. Потом я узнала, что по подсказке Фредерика Вильямса, кто оказывал огромное влияние на каждого обитателя этого дома, мне ещё при жизни передали принадлежавшую ему часть семейного наследства. Из неё исключили лишь некоторые банковские счета да важные акции, обманув таким способом надежды священника, посещавшего дом ежедневно в надежде вытянуть из семьи что-нибудь и для церкви. На деле же он был человеком ворчливым, и весь пропах святостью – ведь сам не мылся и не менял рясу годами – прославившийся своей религиозной нетерпимостью и талантом разнюхивать среди своей паствы состоятельных умирающих, убеждая тех вкладывать свои деньги в благотворительные организации. Богатые семьи неизменно встречали его с неподдельным ужасом, ведь тот предвещал собой смерть, однако ж, никто не осмеливался захлопнуть дверь перед его носом. Когда мой отец понял, что находится на пороге смерти, он позвал Северо дель Валье, с которым при жизни практически не общался, чтобы примириться друг с другом относительно меня. Пригласив в дом известного нотариуса, оба подписали документ, по которому Северо отказался от отцовства, а Матиас Родригес де Санта Крус признал меня в качестве дочери. Таким способом этот человек защитил меня от ещё двух сыновей Паулины, его младших братьев, кто после смерти моей бабушки, случившейся девятью годами позже, завладели всем, чем только могли.
Бабушка приставала к Аманде Лоуэлл, выказывая суеверную привязанность, и полагала, что пока та находится рядом, Матиас будет жить. Паулина так ни с кем и не подружилась, кроме меня, да и то лишь временами. Ведь сама считала, что бóльшая часть людей существа безмозглые, и это вряд ли поправимо, но озвучивала подобное мнение лишь тому, кто хотел его слышать, а это был далеко не лучший метод приобретать друзей. И всё же, этой шотландской куртизанке удалось превзойти основные средства защиты моей бабушки. Нельзя было представить себе двух более разных женщин – Лоуэлл не добивалась абсолютно ничего, жила одним днём, держалась в стороне от всех, свободная, не знающая страха женщина. Она не боялась ни нищеты, ни одиночества, ни старческого слабоумия, была довольна происходящим вокруг и ко всему относилась легко. Свою жизнь женщина рассматривала как развлекательное путешествие, которое неизбежно вело её к старости и смерти. Копить добро не было никакой причины ввиду того, что в любом случае всякий рано или поздно окажется в своей могиле и без гроша в кармане, - утверждала дама. Далеко в прошлом осталась та молодая соблазнительница, которая посеяла по всему Сан-Франциско немало любовных приключений, также известная особа перестала считаться и красавицей, в своё время завоевавшей чуть ли не сам Париж. Теперь же она представляла собой перешагнувшую полувековой рубеж своей жизни женщину, начисто лишённую кокетства и нисколько не страдающую от угрызений совести.
Мою бабушку вовсе не утомляли рассказы этой дамы о своём прошлом, речи о знаменитых людях, с которыми та успела познакомиться, равно как и беглый просмотр альбомов с вырезками из различной прессы и фотографиями. На нескольких из них та выглядела ещё молодой, сияющей девушкой с сжимающим боа, что обматывало бóльшую часть тела. «Люди несчастливые умирают от испытываемого в путешествии недовольства; ведь повсеместно присутствующие змеи отнюдь не добрые попутчицы», - рассказывала она нам. Ранее дама придерживалась космополитической культуры и не скрывала собственной привлекательности – кстати сказать, вовсе и не задаваясь такой целью, способных нанести поражение женщинам гораздо моложе и красивее себя. Теперь же Лоуэлл стала неотъемлемой частью и душой устраиваемых моей бабушкой вечеринок, оживляя их своим отвратительнейшим испанским языком вперемешку с языком французским да к тому же с шотландским акцентом. Не находилось темы, на которую дама не могла бы порассуждать, книги, что ещё не прочла, важного европейского города, до сих пор ей незнакомого. Мой отец, который её любил и был многим обязан этой женщине, говорил, что она всего лишь любитель – знала обо всём, но чуть-чуть и ни о чём досконально, однако обладала чрезмерным воображением. Именно оно и помогало скрывать то, в чём явно недоставало знания либо же житейского опыта. Для Аманды Лоуэлл не существовало ни одного города галантнее Парижа, ни общества, способного перещеголять в хвастовстве французское; это, пожалуй, было единственным местом в мире, где процветал социализм с катастрофическим недостатком элегантности, и отсутствовала даже малейшая возможность пустить при случае кому-либо пыль в глаза. Со временем две женщины поняли, что не только смеялись от одних и тех же глупостей, среди которых, впрочем, была и мифологическая кровать, но и легко соглашались друг с другом по практически всем жизненным вопросам. Однажды, когда обе пили чай за мраморным столиком на веранде, оформленной кованым железом со стеклянными вставками, обе искренне сожалели о том, что не познакомились ранее. При незначительной помощи Фелисиано и Матиаса либо же и вовсе без оной они так и так стали бы добрыми подругами, - пришли к выводу эти женщины. Паулина сделала всё возможное, чтобы удержать гостью у себя дома, щедро одаряла ту подарками и даже представила обществу, словно женщина была самой императрицей, однако ж, на деле новая подруга оказалась птичкой, неспособной жить в плену условностей. Дама продержалась пару месяцев, и, в конце концов, призналась моей бабушке с глазу на