При этом я должен тебе заметить, что все это отзывается сплетнями и голословными нареканиями Морск[ого] вед[омства] на сухопут[ные], до которых я не охотник. Наблюдения за исправностью крепости лежат на прямой обязанности коменданта, который теперь по твоему желанию назначен из Адмиралов, следовательно, ему следовало снестись с надлежащим начальством, если он считал это нужным, а не поручать Путятину, который сам нигде не был, жаловаться тебе.
Прошу, чтобы подобные дрязги впредь не повторялись. Ты и брат Николай, вы оба, служите мне, и ваше дело состоит в том, чтобы друг другу помогать, а не ссориться. Аминь.
С Кавказа продолжают поступать самые удовлетворительные известия, Ген[ерал] Евдокимов [279] обложил самый Веден, откуда Шамиль [280] с конницею заблаговременно убрался в Иакерию, куда самое население просит его удалиться. В скором времени можно надеяться, что Ведень будет в наших руках, не с тем, чтобы его брать, но чтобы стоять там твердой ногой. – Вот покуда и все.
Обнимаю тебя, Санни и милого Николу от всего сердца.
Да хранит вас Бог! – Жена и дети вас также обнимают.
Твой верный друг и брат А.№ 47. Александр II – Константину НиколаевичуС. Петербург 31-го Марта/12-го Апреля 1859.
Письмо это вручит тебе, любезный Костя, радостный жених Мансуров (Николаевский Озеров) [281], который, несмотря на свою помолвку, с тем же рвением готов продолжать полезные свои труды относительно Иерусалимских дел. Он изустно передаст тебе все, что здесь по этому было решено, и ты усмотришь из копии утвержденного мною журнала особого комитета, что, кажется, дело пошло на лад и впредь, надеюсь, столкновения разных властей будут отстранены.
Поездка твоя в Иерусалим будет весьма кстати, и прошу тебя стараться успокоить и ускромнить, сколько возможно, излишнюю пылкость нашего арх[имандрита] Кирилла. Боюсь, что при всех его хороших качествах он по строптивости своего характера не перессорился бы как с греческим духовенством, с которым нелегко ладить, так и с нашим консулом [282] и самим Мансуровым. – Надеюсь в этом на тебя, что тебе удастся их примирить и объяснить общую благую цель, для которой можно, кажется, жертвовать личностями, имея в виду подобное святое дело.
Мансуров вручит тебе также наперстный крест для Иерусалимского патриарха и две панагии для его наместников, которые поручаю тебе дать им моим именем, если ты останешься, как я надеюсь, доволен приемом. При этом я должен тебе сказать, что я весьма был доволен всеми моими разговорами с Мансуровым и нашел в нем при всей пылкости (le feu sacrе́ [283]), которую я люблю встречать в нашем молодом поколении, много рассудительности и истинного благородства в чувствах. Поэтому разрешаю тебе представить его к награде, какую ты сочтешь приличной.
Благодарю тебя за милое письмо из Неаполя от 11/23 марта. К сожалению, вскоре после того узнали мы по телегр[афу] сначала о нездоровии Санни, а потом и твоем собственном. Дай Бог вам обоим скорее оправиться и продолжать благополучно ваше путешествие.
Обнимаю милого Николу за его милое письмо и за присылку вещей как Па и Ма, так и братцам и сестрам, все были очень этим обрадованы.
Теперь насчет твоего возвращения. – Желаю, чтобы ты воротился сюда к открытию памятника Папа́, т. е. к 25-му Июня. Поэтому разочти, как тебе будет угоднее ехать, ибо, следуя с эскадрою, едва ли ты поспеешь вовремя. О намерениях Санни я ничего не знаю, но если ей доктора не предпишут какого-либо лечения на водах, то нахожу приличным, чтобы и она сюда воротилась к тому же времени.
Этим вы будете иметь утешение застать еще здесь дорогую Матушку, с которою вы бы иначе разъехались. – Здоровье ее, благодаря Бога, поддерживается. Она, как тебе уже, вероятно, известно, переехала на 2-ой нед[еле] вел[икого] поста в Аннич[ков] Дв[орец], откуда намерена воротиться в З[имний] Д[ворец] в вербную Субботу.
Политические дела все еще в той же запутанности, благодаря упрямству Австрии, поддерживаемой двуличностью Англии. До этих пор не могли еще сойтись насчет оснований для конгресса, и навряд ли он состоится, а если и будет, то едва ли удастся упрочить на долгое время мир. Дай Бог только нам оставаться сколь возможно долее зрителями той борьбы, которая неминуемо должна вспыхнуть рано или поздно в Италии.
Здесь покуда, благодаря Бога, у нас все спокойно, и занятия идут своим порядком.
Обнимаю вас обоих и Николу от всей души. Помолитесь за нас Богу у Гроба Господня.
Да хранит вас Бог.
Твой верный друг и брат А.№ 48. Константин Николаевич – Александру II5/17 Апреля 1859 года. Неаполь.
Искренно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за письмо Твое от 17-го Марта, полученное мною здесь 1-го Апреля. Искренно и сердечно благодарю за разрешение нашей Иерусалимской поездки и понимаю вполне, что Вы нам завидуете. Ты можешь себе представить, как мы будем молиться у Гроба Господня за Вас всех, за душу нашего незабвенного Папа́, за нашу дорогую Матушку Россию!
Также благодарю Тебя, любезнейший Саша, за весь прием, оказанный моему Мансурову, что выслушал его, что дал ему высказаться, что поддержал его, и особенно за то, что взял это дело в Твое непосредственное распоряжение и под Твое покровительство. Теперь оно этим вполне обеспечено, теперь оно непременно пойдет вперед и не может не удаться.
Слава Богу, слава Богу!! История Европейского Конгресса, Тобою предложенного, про которую Ты мне пишешь, что мы уже знали из газет, меня тоже сердечно обрадовала. Дай Бог, чтоб это хоть бы по крайней мере отдалило начало войны, если б даже и не удалось вполне ее избегнуть. Пребывание наше здесь в Неаполе было чрезвычайно неудачное. Дня через 4 после нашего приезда жинка моя заболела геморроидальною лихорадкою с ужасными болями в животе, так что ей должны были два раза ставить пиявки на живот и на спину. Она три дня ужасно страдала, а потом осталась у нее большая слабость.
В это время мне было, разумеется, не до поездок и не до осмотров. Едва она стала оправляться, как я сам заболел. Почти что с самого приезда сюда я начал страдать головными болями. Я долго старался переломить их частыми прогулками пешком. Но вышло противное, так что боли становились все хуже и хуже.
К этому присоединилась лихорадка, и 24-го Марта, наконец, мне стало невмоготу, и я слег. У меня начиналась, как говорили доктора, une fièvre cе́rе́brale [284]. Головой я страдал ужасно. Пиявки облегчили боль, но головокружения продолжались очень долго. Хотя я в постели лежал только два дня, но я так ослаб, что было просто смешно. Теперь я, Слава Богу, почти совсем поправился, но все еще очень слаб, и силы возвращаются очень тихо. Посему прошу прощения и за сегодняшнюю рукопись. Надеюсь, что в море я скорее поправлюсь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});