Читать интересную книгу Гонимые - Исай Калашников

— А не порыбачить ли нам? — Запасливый Боорчу достал из седельных сум невод, сплетенный из конского волоса, крючки, лески. — Пожарим свежей рыбы.

Тэмуджин кивнул — давайте. Голые, босые, осторожно ступая по прибрежной гальке, они пошли к тихой заводи. Человек должен быть доволен, когда у него есть такие верные друзья. Пока они с ним, ничего не страшно.

Не надо стонать от отчаяния, злиться — никто не виноват. Такая уж жизнь.

Надо или покориться ей, или изменить ее так, чтобы ни его благополучие, ни благополучие близких ему людей не зависело от чужой недоброй воли.

Боорчу и Джэлмэ вытащили невод. На мокрой гальке затрепетали крупные ленки. Тэмуджин выпутал одного из ячей. Литое, сильное тело рыбины упруго выгнулось, хвост хлобыстнул по голому животу.

— Сам в брюхо просится, — засмеялся Боорчу.

Ленок трепыхнулся еще раз, но уже слабее, малиновые плавники его на глазах блекли. Тэмуджин вспомнил, как рыбачил с братьями на Ононе. Таймень попался огромный. Вдвоем с Хасаром едва выволокли его на берег. Тогда Хасар был не таким. Позднее начал портиться. Очень уж хочется ему быть равным со всеми. И вот до чего дошел… Плохо двинул по зубам. Не так надо было!

Джэлмэ насобирал еще дров, а Боорчу насадил ленков на рожни, поставил к огню.

Одежда подсохла. Тэмуджин надел штаны, растянулся на траве. Он чувствовал себя очень усталым и вялым, как снулая рыбина.

— Вкусная штука получится! — Боорчу щелкнул языком.

— Хорошая наша земля, Боорчу? А? — спросил Джэлмэ. — На реку поехал жарь рыбу. В лесу оказался — ешь мясо косули. В степи — тарбагана или дзерена.

Боорчу с ним не согласился:

— Хорошо, но не для всех. Рыбу надо уметь поймать, зверя — убить. Не умеешь — с голоду пропадешь. А еще, скрадывая зверя, сам оглядывайся, не то станешь добычей плохих людей.

— А почему так, Боорчу? Всего у нас вдосталь — зверя, птицы, рыбы, травы для скота, а мы охотимся друг за другом. Я этого понять не могу. Джэлмэ ломал тонкие прутья, кидал в огонь.

— Когда я был маленьким, моя бабушка рассказывала про одного нойона.

Он имел пять или шесть жен. Его жены никогда не ссорились. Но пошел нойон на войну с татарами и был убит. Дружные жены превратились в злых демонов мангусов, — ссорились, ругались, дрались. И не было у них дела важнее этого. Так и шло до тех пор, пока их владение не развеялось прахом.

Спохватились — ссориться не из-за чего. Разбрелись в разные стороны, больше о них никто ничего не слышал.

— Вот-вот, мы тоже будем драться до тех пор, пока наши земли не перейдут в руки других народов. За это мой отец никогда не любил нойонов.

Тэмуджину почему-то казалось, что ни о чем таком его друзья никогда не задумываются, во всем полагаясь на него. Оказывается, задумываются, да еще как! Сравнение нойонов с женами, потерявшими мужа, очень верное. Но суть не в том, что оно верное. Неутомимый Теб-тэнгри зовет сокрушить сильных. Джамуха, напротив, хочет, чтобы все были равны. Но есть, кажется, и третий ход. Его подсказывает, сам того, кажется, не зная, Боорчу. Пусть нойоны будут равны меж собой, пусть каждый владеет тем, что у него есть, но над ними, как вечное небо над всем живущим, как муж над своими женами, возвысится кто-то один — мудрый и справедливый хранитель правды, способный уже одним тем, что он есть, гасить раздоры, осаживать заносчивых, подбадривать оробевших.

Серые облака скатились с неба, светило горячее солнце, над тальниками порхали птицы, на сопке пересвистывались тарбаганы, отдохнувшие кони забрели по колено в воду, стояли там, отбиваясь хвостами от мошкары.

Боорчу и Джэлмэ спали под кустом, положив под голову седла. Огонь давно угас, от него осталось пятно пушистого пепла. Тэмуджин спустился к реке, напился воды. Светлые струи Керулена облизывали скатанные камешки, по желтому песчаному дну метались блики света. Долго сидел на берегу, стиснув голову руками, ни о чем особенном не думая, душа словно бы занемела, и мысли были тупы, неповоротливы. Жалость к самому себе сочила кровь из сердца.

Разбудил нукеров.

— Седлайте… Поедем.

— Куда?

Он и сам не знал, куда направить коня. Только не домой. Если бы юрта Джамухи стояла в другом курене, поехал бы к нему. Джамуха — друг. Он все может понять.

Но, думая так, Тэмуджин поймал себя на том, что слишком уж старательно убеждает себя в этом, и ему стало совсем нехорошо. Тронул коня, поскакал, опустив поводья. Куда? Может быть, к Хучару? Нет, Хучар не из тех, с кем можно отвести душу. Лучше уж к дяде. С ним, хитрым, увертливым, говорить всегда интересно.

К куреню Даритай-отчигина подъехали уже ночью. Караульные спросонок подняли тревогу, из юрт повыскакивали полуголые, но с оружием в руках мужчины, стащили их с коней, скрутили руки.

— Крепче держите! — угрюмо подсказал Тэмуджин.

Один из нукеров огрел его древком копья по голове. Что-то закричали Боорчу и Джэлмэ, но им скоро пришлось умолкнуть, что было, конечно, наиболее благоразумным: обозленные нукеры могли в горячке и прикончить.

Их втолкнули в юрту Даритай-отчигина. В ней горели жирники. Огромная тень дяди металась по стенам и потолку. Перепуганный не меньше своих нукеров, он, путаясь в длинных рукавах халата, затягивал и никак не мог затянуть пояс с короткой саблей. Тэмуджин спросил:

— На войну собираешься?

Услышав его голос, дядя перепугался еще больше. Сабля вместе с поясом свалилась к ногам. Схватив жирник непослушными руками, поднес его к лицу Тэмуджина, закричал:

— Развяжите!

— Так-то ты, дядя, встречаешь гостей?

— А ты… в гости?

Тэмуджин понял: дядя думает, что он напал на его курень.

— Пришел тебя воевать! Я да вот Боорчу с Джэлмэ — все войско. Твоим трусливым караульным мы за три тумена показались.

— Вы что рты разинули! — срываясь на визг, закричал дядя на нукеров.

— Я сказал — развяжите! Моего дорогого племянника вервием опутали. До смерти плетьми забью.

Дядя разбушевался зимним бураном. Но, выгнав из юрты нукеров, успокоился, провел Тэмуджина к почетной стене юрты, усадил на мягкие войлоки, излучая радушие каждой морщинкой своего лица, сказал:

— До чего ты меня порадовал своим приездом!

Но Тэмуджин уже хорошо знал его, потому видел: за радушием дядя прячет тревогу — почему так поздно, что привело к нему нежданных гостей?

Чтобы он напрасно не изводил себя догадками, пояснил:

— Мы рыбачили. Завернули к тебе попутно.

— Обижаешь ты меня, Тэмуджин. Один я у тебя дядя. И вот не приедешь просто так. Только попутно.

— Так будешь встречать каждый раз — кто захочет гостить у тебя?

— Ночь же, дорогой племянничек!

— Караульных ставят не для того, чтобы они спали. И не для того, чтобы напрасно будили людей.

— Я им еще задам! Привыкли на других надеяться…

— Как это на других?

Даритай-отчигин вдруг сорвался с места.

— Разговорами угощаю дорогого гостя. Все позабыл от радости!

Он убежал из юрты. Боорчу и Джэлмэ сидели, скромно опустив глаза, но у того и у другого на губах усмешка.

Дядя вернулся в сопровождении рыхлого, опухшего от сна баурчи, стал втолковывать ему, что нужно приготовить для ужина. Баурчи почесывался, скрывая зевоту, судорожно водил скулами. Едва баурчи ушел, Тэмуджин спросил снова:

— Так на кого надеются твои нукеры?

Дядя и на этот раз увильнул от ответа. Начал расспрашивать о драгоценном здоровье матушки Тэмуджина, достойнейшей из женщин Оэлун-хатун. Ему пришлось в третий раз повторить вопрос.

— А-а… Так это очень просто — место у нас спокойное. Будь то меркиты, татары или тайчиуты, их путь к моему куреню ляжет через ваши.

— Со всех сторон чужими юртами прикрылись?

— Не со всех. Мы зато прикрываем вас от кэрэитов.

— А когда они на нас нападали? Сам такое безветренное место выбрал?

— Кто же мне выберет?

— Мудра твоя голова, дядя, — сказал Тэмуджин. — Еще не встречал такого умного человека!

Похвала пришлась по душе Даритай-отчигину.

— Я и у тайчиутов так делал. Мой курень никто ни разу не ограбил! — В его голосе прозвучала гордость.

Тэмуджин яснее, чем когда-либо, понял, почему этот человек, один из самых близких родичей, не помог ему ничем.

— Скажи мне, дядя, почему вы не избрали ханом Таргутай-Кирилтуха?

— Потому же, почему не избрали твоего отца и моего любимого брата, не захотели нойоны. Я и наши с тобой родичи Алтай и Бури-Бухэ, Хучар и Сача-беки рассудили так: кто был первым ханом монголов? Славный Хабул. А кто Хабул-хан? Дед мне, Алтану, Бури-Бухэ, прадед тебе, Хучару, Сача-беки.

Таргутай-Кирилтух ему не внук и не правнук, дальний родич. Другие нойоны судили, наверное, иначе, но тоже не хотели видеть над собой Таргутай-Кирилтуха. Я думаю, что ханом может быть только старший из рода Хабула. И никто другой!

— А кто у нас старший?

— Смотри сам. Отец Алтана — четвертый сын Хабул-хана. Отец Бури-Бухэ — третий сын Хабул-хана, Бартан-багатур — мой отец и твой дед — второй сын Хабул-хана…