Читать интересную книгу Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

— Вы ешьте, ешьте, — Вера снова придвинула Лизе хлеб. — Я недавно карточки потеряла, украли, наверное, — она вздохнула. — Задремала в очереди, вот и вытащили. Но на фабрике мне помогли, собрали продукты, так что кое-что у меня есть, а карточки обещали восстановить.

— Нет, спасибо, Вера, я сыта, — отказалась Лиза. — А что Савельев? — спросила она почти шепотом. — Вам что-нибудь известно о нем? Он в Минске?

— Пока в Минске, — Вера кивнула. — Второй секретарь ЦК Белоруссии. По идеологии. Но скоро, говорят, его переведут в Москву. Иван Кузьмич теперь в большом почете. Вы думаете, он? — испуганно проговорила Вера и, прижав ладонь к губам, осеклась.

Лиза не успела ответить. За стеной что-то упало, послышалась пьяная ругань, крики, переходящие в вопли, а потом в дикий вой.

— Что это? — Лиза вздрогнула, она никак не могла привыкнуть к правилам повседневной жизни пролетариата.

— Да мастер, видно, явился, — поморщилась Вера. — Нагулялся с дружками, теперь дебоширит. У них так едва ли не каждый вечер. Теперь на всю ночь растянется.

— А он к вам не ворвется? Ведь ваша половина соединяется с той, которую занимал Петр Михайлович? — Лиза вспомнила о чулане, через который обычно проходила к профессору.

— Что вы, — Вера махнула рукой, — как только Петра Михайловича похоронили, мы еще с теткой заделали тот чулан, заколотили его досками прочно. Как чувствовали, кто в соседи к нам пожалует. Если бы еще у них возможность была на мою половину заходить, я бы и нескольких дней не протянула.

— Так значит, Савельев в Минске, и он при власти, — задумчиво повторила Лиза. В стену громко стукнуло, раздался душераздирающий визг. — Второй секретарь, — продолжала Лиза, уже не обращая внимания на драку соседей, — это большая шишка. К тому же кандидат на переезд в Москву. Все нити в его руках, у него власть…

— Вы думаете, Иван Кузьмич, — Вера всхлипнула, — он сам?

— Думаю, либо сам, — проговорила Лиза тихо, — либо он покрывает провокатора. Но по какой причине — неизвестно. Я вот что вам скажу, Вера, — она наклонилась через стол к девушке. — Завтра я вернусь в Ленинград, на всякий случай оставлю вам свой адрес. Мало ли, пригодится когда. Я постараюсь все выяснить и докопаться до правды. Вы же будьте осторожны, — предупредила она Веру строго. — Нигде и никогда не упоминайте, что были связной у Никольского. Я предполагаю, Петра Михайловича убили не случайно, он что-то знал, и его убрали, руками хулиганов. Даже если это повредит вашей комсомольской карьере, лучше подумайте о других заслугах. Эти «заслуги» теперь скорее всего выйдут вам боком. Мне кажется, пока просто ничего не известно о том, что вы близко сотрудничали с Тоболевич, Зибертом, со мной, вообще замешаны в устранении Кубе. Поэтому вас не трогают. Но ради бога, сделайте так, чтобы люди, заинтересованные в том, чтобы подробности дела никогда не всплыли, узнали о вашем участии как можно позже, а лучше никогда. Не попадайтесь им на глаза, не напоминайте о себе, пусть они о вас забудут.

Когда Савельев уедет в Москву, станет легче, оттуда ему уже труднее будет контролировать, что происходит в Минске, хотя, конечно, он оставит здесь своих соглядатаев. Но Москва — это Москва, там все другое. Вас оставят в покое.

— Вы думаете, меня тоже могут убить? — проговорила Вера, сжав пальцы на груди. — За что?

— За все, что вы знаете, — ответила Лиза. — И меня тоже. Теперь у меня нет сомнений.

— Но я не могу поверить, чтобы Иван Кузьмич… — Вера трясла головой, по щекам текли слезы.

— Мне тоже очень трудно поверить, — Лиза встала из-за стола, подошла к девушке и, прижав ее голову к себе, гладила по волосам.

Ей снова вспомнился сентябрь сорок третьего, прыжок с парашютом, встреча с Савельевым. Он произвел на Лизу впечатление смелого, честного командира, настоящего партизанского предводителя, пользовавшегося непререкаемым авторитетом среди подчиненных. Кто бы мог подумать тогда, что предателем окажется не Кулиш. Но кто? Сам Савельев?

Как и Вере, Лизе верилось в подобное с трудом. Но она ни мгновения не сомневалась, Савельев знал, кто настоящий провокатор, и покрывал, используя в своих целях. Он дал предателю уйти безнаказанным, а возможно, до сих пор держал при себе, продолжая игру. Как бы то ни было, заботясь о собственной карьере, с которой все будет кончено, откройся истина, он убирал всех, кто мог встать на его пути. Конечно, такие люди, как Тоболевич, Зиберт, Никольский, не стали бы молчать. Они не боялись изощренных методов гестапо, смело смотрели в дуло пистолета, шли на умопомрачительный риск ради святого дела. Они все отдали ради Победы и не позволили бы опозорить ее, смешать с грязью предательством и сговором. За свою принципиальность и отвагу они все поплатились жизнью. А что же Катерина Алексеевна? Если она до сих пор жива, — подумала Лиза, — то лишь потому, что она — слишком крупная фигура, и на ее стороне был сам Берия. Скорее всего его покровительство и спасает ее от окончательной расправы. Но надолго ли хватит этого?

— Не волнуйтесь, Вера, — проговорила Лиза, — мы не можем знать, что станет с нами завтра. Но что бы ни случилось со мной, будьте уверены, я не выдам вас. За это вы можете быть спокойны. И обещаю, — она отстранила девушку и посмотрела в ее полные слез глаза, — я начну борьбу за справедливость, чего бы мне это ни стоило.

— Чем я могу помочь вам? — тихо спросила Вера, но в голосе ее прозвучала решимость.

— Пока оставайтесь в стороне, чтобы я была спокойна.

Уже перевалило за полночь. Печка раскалилась, и в комнате стало тепло. Вера постелила Лизе постель. Сама же, завернувшись в телогрейку, забралась на печь. За окном колотил дождь, за стеной колотили друг дружку передовые работники Сельмаша. Лиза лежала на спине, глядя в потолок, она ни на мгновение не сомкнула глаз. Она знала, что Вера тоже не спит, и обе думают обо одном и том же.

— У Инги в Борисове осталась мать, она учительница, — тихо сказала Вера. — Я иногда езжу к ней, это единственный человек, который теперь близок мне, который меня понимает. Она обещала подтянуть меня по литературе и по русскому, чтобы я сдала экзамены в университет. Она теперь совсем одна. Ведь кроме Инги она потеряла и старшую дочь Веру, еще два сына погибли на фронте. — У Лизы сжалось сердце. — Но Анна Степановна не сдается. Я ни разу не видела, как она плачет. Теперь я понимаю, в кого у Инги был такой сильный характер. Вы знаете, немцы отдали ее полицаям, среди них были эстонцы, украинцы со Львова, много кого еще. Они мучили ее, тело резали по частям, издевались. Даже эсэсовский штурмбанфюрер не выдержал их забав, всех разогнал, а Ингу пристрелил, избавив от мучений. Скоты, что сказать, скоты, в тысячу раз хуже самих немцев. А как вы думаете, — спросила вдруг она, помолчав, — это очень страшно — полюбить немца? Вы меня простите, что я спрашиваю вас об этом. Но кого мне еще спросить? Мне сказали, что он погиб, но я не верю, — она затаила дыхание.

Лиза почувствовала это:

— Полюбить немца не страшно, — ответила она, — хуже, если вообще никого не любить. Но о какой любви мы теперь можем мечтать, Вера. Впрочем, только любовь нас и спасет. Когда-нибудь. Не сейчас, конечно. А пока учите «Капитал», Вера, без него никуда, поступайте в университет, я верю, что в жизни вам еще повезет, вы встретите таких людей, как Никольский. И они сделают вашу жизнь лучше. Но на заводе Сельмаш да и на вашей фабрике они, конечно, не работают.

Повисло молчание.

— Я люблю слушать дождь, — сказала Вера после продолжительной паузы. Вдруг она всхлипнула, спрыгнула с печки и, шлепая босиком по холодному полу, подбежала к Лизе. Они обнялись и тихо плакали, обе.

— Никому не говорите, что я была у вас, — предупредила Лиза девушку. — Если спросят, а я уверена, спросят, они за всеми следят, никого не упустят. Так скажите, что приезжала дальняя родственница Авдотьи Кирилловны или, во всяком случае так представилась. Домом интересовалась, наследством. Пусть лучше думают, что я какая-то проходимка, лучше пусть угрозыск займется, чем МГБ сразу привяжется.

— Я поняла, поняла, — шептала Вера. — Вы завтра уедете, я снова останусь одна. Даже в войну, в оккупацию, я не была так одинока, как сейчас. Вы верите мне?

— Верю, — Лиза вздохнула. О себе она могла сказать то же самое.

Наутро прощание было коротким. Вера торопилась на фабрику. Обнявшись в доме, они вышли на крыльцо и, как совершенно чужие люди, расстались у калитки, Вера пошла в одну сторону, а Лиза — в противоположную.

На фабрике, где работала Вера, голосил репродуктор: «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля», — неслось над округой. И дальше без всякого перехода: — «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это!» Приближалась тридцать первая годовщина Октябрьской революции. Дождь прекратился, ветер раздувал над Минском алые стяги с серпом и молотом и огромные портреты товарища Сталина, одного из революционной тройки — с Лениным и Марксом.