Читать интересную книгу Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

— Я поняла, поняла, — шептала Вера. — Вы завтра уедете, я снова останусь одна. Даже в войну, в оккупацию, я не была так одинока, как сейчас. Вы верите мне?

— Верю, — Лиза вздохнула. О себе она могла сказать то же самое.

Наутро прощание было коротким. Вера торопилась на фабрику. Обнявшись в доме, они вышли на крыльцо и, как совершенно чужие люди, расстались у калитки, Вера пошла в одну сторону, а Лиза — в противоположную.

На фабрике, где работала Вера, голосил репродуктор: «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля», — неслось над округой. И дальше без всякого перехода: — «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это!» Приближалась тридцать первая годовщина Октябрьской революции. Дождь прекратился, ветер раздувал над Минском алые стяги с серпом и молотом и огромные портреты товарища Сталина, одного из революционной тройки — с Лениным и Марксом.

Лиза не сомневалась, что о ее поездке в Минск станет вскоре известно на Литейном. Но не ожидала, что чекисты среагируют так быстро. Как только поезд остановился у платформы и Лиза поставила ногу на ступеньку, чтобы сойти, ее немедленно окликнули:

— Гражданка Голицына!

Она повернулась. Справа от вагона стоял Розман, а при нем два чекиста, званиями пониже, все трое вооружены.

— Пройдемте с нами, гражданка Голицына, — приказал Розман и, крепко взяв Лизу под локоть, сдернул ее со ступеньки.

Он был бледен, лицо кривила зловещая усмешка.

— Послушайте, какое вы имеете право! — возмутилась Лиза, хотя лучше, чем кто-либо знала, спрашивать бесполезно.

— Пройдемте, гражданка Голицына, — прошипел Розман, — там разберемся и с вашими правами, и с нашими.

Лизу вывели с вокзала — тянули так быстро, что она не успевала за чекистами, практически несли ее, взяв под локти. Потом бросили в машину, стоящую в переулке. Не промолвив ни слова и не отвечая на вопросы, привезли на Литейный. Лиза думала, что сразу отправят в камеру, но нет, через боковой подъезд затащили по лестнице наверх, в кабинет Розмана.

— Садитесь, — старший лейтенант указал Лизе на стул посреди комнаты и, сбросив шинель и фуражку, сел за стол. Охранники остались стоять у дверей. — К кому вы ездили в Минск? — хотел спросить грозно, а получилось по-щенячьи визгливо.

Лиза закрыла глаза и вздохнула: они знали, что она ездила в столицу Белоруссии, но к кому — не догадывались. А значит, у нес есть возможность маневра.

— К Иван Кузьмичу Савельеву, — сказала она даже искренне, — бывшему командиру партизанского отряда. Захотелось встретиться, знаете, в этом году пять лет событиям, в которых мы участвовали вместе. Я имею в виду покушение на немецкого гауляйтера Кубе.

— И что, встретились? — спросил Розман, буквально сверля ее взглядом.

— Нет, — на этот раз совершенно честно ответила она, — мне сказали, что Иван Кузьмич уехал в Москву на совещание. Так что, увы. Поехала назад. У меня отпуск всего на неделю, и то за свой счет.

— А кого еще вы видели в Минске? — Розман задал вопрос уже спокойнее и что-то пометил у себя в тетрадке.

— Никого, — ответила Лиза, не моргнув глазом, — там никого не осталось, да я и мало кого знала. Профессор Никольский погиб, как мне сказали. Я зашла к нему, но там живут другие люди. А больше у меня адресов не было.

— Товарищ Голицына, — Лиза отметила, что с «гражданки» Розман перешел на «товарища», а это уже неплохой знак, — я вполне понимаю, что военные годы свежи в вашей памяти, и у вас есть желание повидаться с сослуживцами, но я бы хотел предупредить вас, это небезопасно. Ведь большинство из них, в том числе и профессор Никольский — предатели! — Он сделал паузу, глядя Лизе в лицо. — Так оказалось. Органы госбезопасности расследовали уже после войны все обстоятельства дела, допросили множество свидетелей, покушение на Кубе было спланировано вовсе не вашей группой, его осуществили партизаны Савельева без вашего участия. Ваши люди, напротив, едва не сорвали операцию, вступив в сговор с нацистами.

— Что? Что? — Лиза подалась вперед. Хотя она и знала наперед все, что Розман теперь говорил ей, услышать обвинение в предательстве оказалось непросто. Она побелела. — Да вы с ума сошли! — воскликнула она. — Я сама, собственными руками принесла портфель в кабинет Кубе, в нем лежала мина. Она взорвалась, едва я успела выбежать из резиденции. Мне передал ее профессор Никольский. Какой он предатель? Что вы говорите?

— Вы и ваши руководители приписываете себе подвиги других товарищей, чтобы прикрыть собственные грязные делишки. Вот, читайте, — он протянул Лизе бумагу, — это то письмо, о котором я спрашивал вас в прошлый раз. Теперь у нас появились новые доказательства. Читайте! — он взвизгнул, подпрыгнув на стуле, и чуть не опрокинул стакан с остывшим чаем, стоявший рядом.

Лиза взяла бумагу. Рука ее дрожала, она старалась взять себя в руки, но получалось плохо. Пробежав глазами текст, сначала ничего не поняла. Принялась читать снова. И не верила собственным глазам. Какие-то партизаны-савельевцы, среди которых Лиза сразу нашла Мужиканова, в трагических тонах описывали, как прилетевшие из Москвы «товарищи» и, в первую очередь, сама К. А. Белозерцева, сообщили немцам о плане покушения на Розенберга и сорвали тем самым операцию по устранению Готтберга, сдав пятерых мужественных разведчиков в гестапо. Что же касается покушения на гауляйтера Кубе, то оно получилось, по сведениям, партизан, едва ли не случайно. По недосмотру эсэсовской охраны. Охраны, — подумала Лиза, — с которой те, кто писал подобную чушь, просто никогда не имел дела. «По недосмотру!» — она усмехнулась. Но это была очень горькая усмешка. Нашлась и героиня. Конечно, «не товарищ Голицына», а совсем другая. Как и положено, рабоче-крестьянского происхождения. Как поняла Лиза, бомбу под гауляйтера Кубе подложила некая Маша Осипова, которая работала в доме гауляйтера прислугой. Причем положила бомбу в постель гауляйтера, под подушку. Ничего лучшего партизанские борзописцы придумать не смогли.

— Какая прислуга! — Лиза возмущенно вскинула на Розмана глаза, — это же сущий бред. В доме Кубе не могло быть русской прислуги! Он слишком боялся партизанских агентов, ему прислуживали немцы.

Это была правда. Любой, кто находился в Минске в то время, мог бы подтвердить, что Кубе не только боялся нанимать русскую или белорусскую прислугу, как и большинство немцев, он был невысокого мнения о трудовых качествах и аккуратности этой публики, потому привозил горничных и уборщиков из рейха. Вся прислуга в резиденции была немецкой, это Лиза знала точно, видела собственными глазами. Откуда там взялась Маша Осипова? Не говоря уже о поварах, которые, по версии савельевцев, изготовили для Кубе вместо отбивных бомбу, которую потом передали Осиповой. Кто? Месье Лафер, с которым Лиза не один раз разговаривала по-французски?! Или его помощник Жюль? На кухне Кубе работали французские повара, даже немец был всего лишь один. Гауляйтер никогда не стал бы есть то, что приготовили ему белорусы, к примеру. И уж тем более не позволил бы им накрывать на стол. Это могли вообразить себе только советские «товарищи», в корне не понимающие, с кем и с чем они имеют дело.

Версия же с подушкой Лизу просто насмешила. Несмотря на свое отчаянное положение, она не могла удержаться от улыбки. Как можно поверить, что в ночь, когда было раскрыто покушение на одного из самых видных деятелей рейха и ситуацию из Берлина контролировал лично рейхсфюрер СС Гиммлер, гауляйтер Кубе, на котором лежала вся ответственность за ситуацию в Минске, спокойно отправился спать?! Хуже всего, что грязную ложь, высказанную в письме, похоже, очень хотели принять за правду. Более того, сам Иван Кузьмич Савельев, легендарный «дядя Ваня», таков был его позывной в годы войны, подписался под петицией, заверив ее своим авторитетом. Впрочем, после рассказа Веры в Минске, последнее Лизу не удивило. Только подтвердило ее подозрения.

— Но это же выдумка, — сказала она, едва шевеля пересохшими губами, — это сущий бред.

— Я попросил бы вас поосторожнее с выражениями! — прикрикнул на нее Розман. — Следствие уже завершилось. Все факты подтверждаются.

— Как же они могут подтверждаться, если их и не существовало на деле? — она пожала плечами, не ожидая ответа на свой вопрос.

Теперь она поняла окончательно, дело полностью фальсифицировано, вероятно, по указанию с самого верха, и бороться если не бесполезно, то очень трудно. Никто не захочет признать своих ошибок, да и что она сможет сделать, одна? Даже если сегодня ее отпустят. Значит, арестуют завтра, найдут, за что.

«Да, история войны, написанная такими, как Савельев, будет значительно отличаться от той, какой она была на самом деле», — подумала Лиза и вдруг со всей очевидностью поняла, впервые за послевоенные годы, зря она отказалась от предложения Крестена в апреле сорок пятого. Руди был прав, никакой правды она не найдет, только погибнет сама. Лучше бы давно жила в Гамбурге.