Сосредоточившись на звуках шагов, я жду, когда Роуз снова уйдет. Дверь закрывается, и я выдыхаю, прежде чем вернуться к фотографиям.
— Ты ужасная лгунья.
Я подпрыгиваю от глубокого, глухого голоса и быстро дергаю за свисающий шнур лампы. Комната освещается, и Ло щурится в темноте. Глаза розовые и опухшие, а волосы спутанные, как будто он дергал за них на нервной почве. Должно быть, они рассказали ему, что случилось. Как я и предполагала.
Он плотно прижимается к стене рядом с моим комодом, создавая между нами большое расстояние. Я стараюсь не сильно анализировать, что это значит, но это все равно причиняет боль.
— Мне удавалось дурачить всех так долго, — говорю я себе под нос. — Что меня выдало?
Он облизывает нижнюю губу, прежде чем сказать: — Я спросил Роуз, включен ли у тебя телевизор. Она сказала, что здесь была кромешная тьма. Так что я знал, что ты, должно быть, проснулась и выключила свое порно.
Почти каждую ночь я засыпаю под видео, проигрывающиеся на фоне. Большую часть времени без звука.
— Это не делает меня плохой лгуньей, — мягко возражаю я. — Это просто означает, что ты слишком хорошо меня знаешь, — я забираюсь на кровать повыше, прислоняюсь к дубовой спинке кровати и подтягиваю колени к груди. — Мне пришлось всё рассказать Роуз.
— Я знаю, — выражение его лица остается непроницаемым, он не показывает, беспокоит ли его это. Так что я сама решаю высказаться.
— Я думаю, все получится. Похоже, она никому больше не расскажет. И она сказала, что даст мне столько времени, сколько мне нужно.
Вот к чему она клонила, верно?
— А с Роуз это может быть вечно. Так что мы просто забудем вчерашнюю ночь, и все вернется на круги своя, — я самодовольно киваю, чтобы скрепить заявление печатью.
Но Ло не отвечает взаимностью на мое доверие. Он стискивает челюсть, и его глаза заполняются слезами, отчего становятся более пухлыми и розовыми.
— Ты действительно думаешь, что я смогу просто двигаться дальше? — он задыхается. — Пусть все пройдет, как в любой другой гребаный день?
О...
— Мы должны попробовать, — говорю я тихим голосом.
Он грустно смеется, но быстро затихает. Он вытирает рот и выдыхает.
— Спроси меня.
— О чём?
Его глаза поднимаются на меня и превращаются в холодную сталь.
— Спроси меня, почему я пью.
У меня в горле встает комок. Мы не говорим о наших зависимостях. Не прямолинейно. Мы хороним их выпивкой и сексом, а в тех случаях, когда чувствуем себя потерянными, возвращаемся к ностальгии по комиксам.
Страх лишает меня способности формулировать слова. Я думаю, что знаю ответ, но я так боюсь менять существующую у нас структуру. Моя постоянная. Мой Ло. Я эгоистично не хочу, чтобы это заканчивалось.
— Твою мать, Лили, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Просто, блядь, спроси меня!
— Почему?
Это слово пронзает меня насквозь.
Слеза вырывается, и он говорит: — Потому что я могу. Потому что, когда мне было одиннадцать лет и я попробовал свою первую каплю виски, я думал, что это приблизит меня к моему отцу. Потому что я чувствовал себя сильным, — он касается своей груди. — Потому что я никогда никого не бил. Я никогда не водил машину. Я никогда не терял гребаную работу и не терял друзей, которые имели значение. Потому что всякий раз, когда я пил, я не думал, что причиняю боль кому-то, кроме себя.
Он делает неглубокий вдох и проводит дрожащей рукой по волосам.
— Так было, до прошлой ночи. Или, может быть, до последних двух месяцев. Или вообще всегда. Я больше ничего не знаю.
Я сжимаю простыни в кулаках и пытаюсь не забыть вдохнуть.
— Я в порядке, — я съеживаюсь. — Со мной все будет в порядке, Ло. Ты не причинил мне вреда. Это была просто ошибка. Плохая ночь.
Он отталкивается от стены, где-то обретая уверенность, и опускается на край кровати. Все еще далеко от меня. Его глаза пронзают мои, когда он говорит: — Ты забываешь, что я знаю все трюки, Лил. Сколько раз ты повторяла себе эти слова, надеясь, что они сбудутся? Я делаю то же самое, чтобы оправдать каждую дерьмовую ночь, — он придвигается вперед, и я окаменеваю, замирая, как кусок дерева. Его пальцы касаются моей голой коленной чашечки, и его лицо выглядит так, как будто ему больно прикасаться ко мне. — Но я не хочу больше никаких плохих ночей с тобой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это Роуз тебя на это подговорила?
— Нет, — он качает головой. Он мягко кладет руку мне на ногу, не выглядя таким измученным, и я испускаю еще один напряженный вздох. — Я должен был быть там. Я должен был остановить этого парня. Я должен был обнять тебя и сказать, что все будет хорошо, даже если бы это было не так. Это была моя работа, и ничья больше.
— Что же мы теперь будем делать? — я спрашиваю.
Пожалуйста, не оставляй меня, эгоистично думаю я. Возможно, это одна из моих самых отвратительных мыслей на сегодняшний день. Я опускаю голову на руки, когда слезы катятся лавиной. Я чувствую, как он покидает меня, уносится прочь, как легкий ветерок.
— Эй, посмотри на меня, — он касается моих рук и пытается разрушить мою пещеру. Я вздергиваю подбородок после того, как ему это удается. Он скрещивает мои руки и крепко сжимает мои локти, его грудь так близко к моей.
Его глаза снова начинают слезиться, и я внезапно прихожу в ужас от того, что он собирается сказать.
— Я алкоголик.
Он никогда не говорил этого вслух, никогда не признавался в этом таким образом.
— Мой отец алкоголик, — продолжает он, слезы текут по его щекам и падают мне на руки. — Я не могу просто взять и забыть об этом, как в какой-нибудь сказке. Это часть меня, — он вытирает мои слезы большим пальцем. — Я люблю тебя, но я хочу любить тебя настолько, чтобы никогда не предпочитать алкоголь тебе. Ни на мгновение. Я хочу быть тем, кого ты заслуживаешь. Кто помогает тебе вместо того, чтобы способствовать твоей зависимости, и я не могу начать это делать, пока не помогу себе.
Я слышу только одно. Реабилитация. Он собирается на реабилитацию. Далеко от меня. Я горжусь этим. Где-то в глубине души я знаю, что горжусь этим. Но это прячется за страхом. Он собирается бросить меня. До сих пор меня держали вместе две вещи. Секс и Ло. Раньше они никогда не смешивались, но потерять и то, и другое одновременно — это как если бы кто-то оторвал жизненно важный орган и отказался подключить меня к аппарату.
— Лили! — Ло встряхивает меня несколько раз, его голос безумный. Я ничего не могу понять, пока его губы не касаются моих. Он целует меня и говорит мне «дышать» снова и снова.
Я делаю большой глоток воздуха, и у меня кружится голова, как будто я тонула под водой.
— Дыши, — воркует он. Он кладет руку мне на диафрагму, и я каким-то образом оказываюсь у него на коленях.
Я хватаюсь за его футболку, молча задаваясь вопросом, могу ли я заставить его остаться. Нет, это неправильно. Я знаю, что это неправильно. Я с трудом сглатываю.
— Поговори со мной, Лил. О чем ты думаешь?
— Когда ты уезжаешь?
Он качает головой.
— Я не уезжаю.
У меня наворачиваются слезы.
— Что? Я-я...
Это нелогично. Он только что сказал…
— Я собираюсь пройти детоксикацию здесь.
Я все равно ловлю себя на том, что качаю головой.
— Нет, Ло. Не оставайся здесь ради меня… пожалуйста, — я толкаю его в грудь.
Он берет меня за руки.
— Остановись, — заставляет он. — Я уже спорил с твоей сестрой по этому поводу. Я остаюсь здесь. Я даю себе шанс, и если это не сработает, тогда я уеду. Но если я могу быть здесь ради тебя и ради себя, тогда я должен попытаться.
— Разве здесь не опасно проводить детоксикацию?
Он кладет подбородок мне на голову.
— Коннор нанял медсестру. Со мной все будет в порядке, — я слышу страх в его голосе. Он собирается полностью исключить алкоголь из своей жизни. Он достиг своего дна.
Достигла ли я своего?
Я не могу думать о том, чтобы помогать Ло провести детоксикацию и делать то же самое самой. Так что я собираюсь сосредоточиться на нем, а потом, когда ему станет лучше, я буду беспокоиться о себе. Это кажется правильным.