Здесь Проспер Морталис с серьезной миной заявил, что по материнской линии он возводит свой род к древним римлянам и считает себя достойным отпрыском Цицерона; и все засмеялись этой шутке. И только Герду было не очень смешно; глаза его смотрели на датчанина холодно.
Бернхард Бюргер, человек дела и радеющий за дело, нет-нет да и возвращался к делу в своих речах. В связи с этим он скоро завел разговор о русских купцах и о России и сказал, что уже само положение российской державы между Востоком и Западом доставляет ее купцам немало выгод: можно широко брать и широко давать – все полной мерой; Восток сказочно богат, Восток диковинен и многолик; Запад любопытен и учен, Запад славен мастерами, а Россия – самая короткая дорога между ними; собирай, россиянин, левой рукой, раздавай правой – и к твоей кошелке что-нибудь непременно прилипнет, и даже от того малого можно сытно прожить. Так, Строганов – купеческий царь – свои кошелки раскинул от Урала до Лондона. И правый и неправый работают на него – из всего умеет извлечь пользу, и из доброго, и из дурного, – колесо его мельницы быстро крутится в струях воды, но так же быстро оно будет крутиться и под камнепадом. Все к делу приберет – щепки не уронит; умный бережливый человек и в птичьем дыхании согреет руки… За Россией же, сказал г-н Бюргер, великое будущее, ибо она – мост. А разве не процветает лавка, торгующая на мосту!
Однако Герду эти слова пришлись не по нраву: – Россия – темная страна! – возразил он. – В ней почти нескончаемая ночь, в ней беспрерывно сыплет снег. И темен, и плох, и ленив российский народ, и темен, и жесток российский царь. А слуги его, не умеющие отличить латыни от языка греческого., смеют вершить суд; царь истребляет свой народ прямо на улицах и запрещает убирать трупы, и дикие завшивленные собаки поедают их. Звери из лесов приходят в города и села и поселяются в землянках людей, а люди, облачившись в звериные шкуры, прячутся по лесам. Там они дичают до того, что поедают собственных младенцев и друг друга. А царь правит зверьми и не замечает этого, потому что сам зверь, и единственное его развлечение – плаха. Вот вам христианская страна, вот вам мост с процветающей лавкой!… Просто удивительно, как такое возможно в наше просвещенное время! – Герд, не скрывая презрения, скривил губы. – Ведь они даже летоисчисление ведут не от Рождества Христова, а от Сотворения мира. Лавка, выстроенная на российском мосту, не ищет диковинных товаров Востока и не приемлет ученостей Запада, эта лавка торгует черепами. А Строганов ваш – как одинокая свеча в русском храме. Много ли он освещает!… Он один, пожалуй, и живет сытно.
– Ты очень зло сказал, Герд, – укорила Ульрике. – Ты не справедлив.
Глаза присутствующих невольно обратились к Месяцу – что скажет россиянин.
– Плох тот ездок, – ответил Месяц, – который, сидя в повозке за конем, видит в коне лишь хвост с запутавшимися репьями, – и мнит, что это весь конь. Плох и тот собеседник, который судит о державе со слов ее врагов, не видя ее сам, не ступив ни разу на ее благодатную землю… Этот человек невежда. Он думает, будто повсюду, куда не проникает его взгляд, царит ночь. Он не видит разницы между невежеством и темнотой, и если он не знает чего-то, то в области его незнания, конечно же, темно, и там может вечно сыпать снег, и люди вполне могут пожирать собственных младенцев и жить в берлогах… Никто не оспорит, что царь Иоанн жесток; он действительно по Москве расставил плахи… Но даже в наши просвещенные времена найдется ли где-нибудь милосердный правитель? Не прошло и пятидесяти лет с тех пор, как в немецких землях немецкие князья истребили сто тысяч крестьян и залили Германию кровью. Еще живы свидетели тому – на улицах и площадях они поют о Крестьянской войне баллады. И сейчас не точит ли нож католик на протестанта? А протестант не готовит ли католику петлю? И не ведется ли повсюду охота на ведьм и колдунов? В просвещенных городах по указам просвещенных правителей не сгорают ли ныне люди в кострах, как они сгорали на языческих жертвенниках в стародавние времена?..
К этому Месяц еще прибавил, что человек, говорящий плохо о чужом народе, с такой же легкостью может сказать плохо и о своем, так как таит в сердце много ненависти. Добрый человек видит в ближнем лишь доброе, а злой повсюду выискивает зло.
Герд был человек язвительный:
– Я шел на именины к невесте, а попал на проповедь.
– Вы хотели ответа… – Месяц бросил взгляд на Ульрике, которая слушала очень внимательно, и опять обращался к Герду. – Господину не понравилось российское летоисчисление. А понравится ли ему то, что некоторые восточные народы поедают змей и саранчу и даже считают этих тварей лакомством, а другие в нестерпимый зной облачаются в шубы, а третьи за отсутствием воды умываются песком – о том знают многие, ходившие в Палестину и в Александрию, – а четвертые целыми днями сидят неподвижно и находят в том наслаждение, пятые не пьют вина, шестые пишут справа налево, седьмые поклоняются корове, восьмые живут отшельниками, девятые пляшут вокруг огня, а десятые говорят стихами?.. Все это обычаи – не более.
Герд уже не скрывал небрежения:
– Господин Месяц искусен в речах. Он отечество свое готов наделить чертами, какие больше подходили бы ягненку, а из меня слепил некоего блудослова, какой мало понимает даже из того, что сам говорит… Однако мне надлежит напомнить, что российский ягненок, бряцающий оружием, уже который год терзает германскую Ливонию и подминает под себя литовские города… Господин Месяц радеет за отечество. Это понятно. Но он видит свое отечество глазами россиянина и болеет только своей болью. Он не видел своего отечества со стороны – к примеру глазами ливонского немца, который принужден был оставить свою страну, свои возлюбленные леса и поля, свое море и дюны, свои красивые города, свой дом, наконец, и сад, посаженный еще предками, и виноградную лозу, взлелеянную за многие годы, оставить могилы отцов, чтобы уже никогда не вернуться к ним… Он увидел бы, что его Россия – это монстр…
Месяц, немало претерпевший от жестокостей Иоанновых и от его неправедного суда, никак не мог, однако, согласиться с тем, что Россия – монстр.
– Я не причисляю себя к слугам царя Иоанна и не имею особенного желания отстаивать здесь его последние свершения. Однако отстоять их нетрудно, поскольку причины, приведшие к войне, очевидны и общеизвестны. Ливонцы сами навлекли на себя гнев Иоанна, отказавшись платить ему дань, какую платили еще старым московским князьям, – дань за город Юрьев, который россияне, не желая пролития крови, уступили ливонцам в давние времена. Что до Полоцка, отнятого у Литвы, то с самого основания разве он был литовским? И разве однажды, оставляя эти города, россияне не плакали над своими печами и церквями, над своими садами и возделанными полями; разве в других местах им не предстояло все начинать заново; разве не жаль им было могил предков?.. Разве московские князья призывали Орден меченосцев на головы ливам и эстам; разве искали некогда полочане литовского ярма?..