Плот получился узким, но длинным — то, что надо для быстрой реки. На этом примитивном судёнышке наших пращуров мы и отправимся в дальнейший путь.
Сталкиваем плот на воду. С удовольствием бы разбили о носовое бревно бутылку шампанского, как это положено при спуске на воду порядочного судна, но увы, шампанского у нас нет, а спирт бережём для более торжественного случая, если, конечно, доживём до него.
Трофим с Василием Николаевичем стаскивают вещи на плот, накрывают их брезентом, увязывают. Я сажусь за путевой журнал.
«Мы ещё слишком мало проплыли, чтобы сделать общий вывод о предстоящих работах. Однако уже можно сказать, что проект передачи высотной отметки от Охотского моря на Алданское нагорье по реке Мае встретит большие затруднения. Берега Маи неблагоприятны для нивелировки. Всюду по пути встречаются скалы, обойти которые по горам невозможно. Трасса будет бесконечно перебрасываться с одного берега на другой, что не всегда позволит выдержать заданную точность. А прижимы? Их вообще не обойти. Придётся, вероятно, искать для нивелировки новые пути, минуя Маю. Отказаться же от проведения здесь других работ у нас ещё нет оснований — Мая не так уж напугала нас, а постигшая нас авария — это случайность. Посмотрим, что будет дальше».
НЕУЖЕЛИ ЭТО ЭДЯГУ-ЧАЙДАХ
Путь продолжается. Ночь под охраной бурунов. Откуда ты взялась, Берта? Вот и Совиная голова. Неужели это Эдягу-Чайдах?
После дождя уровень воды в Мае поднялся, но не настолько, чтобы облегчить наш путь. Наоборот, течение прибавилось и сильнее взбунтовались перекаты. Но поднимись вода ещё на метр, — тогда бы мы без приключений добрались до Эдягу-Чайдаха.
Бесшумно, медленно плот выходит на струю, разворачивается и, покачиваясь, плывёт вниз. Здесь уже вечер, на поворотах нас сторожит зарождающийся туман. А наверху ещё день. Ярким светом политы поднебесные грани скал, убранные зелёной чащей.
Плот набирает скорость, скользит меж острогрудых обломков, проскакивает скальные ворота.
На корме Трофим. Как только его руки касаются весла, с лица слетает беспечность. Он становится холодным и безмолвным, как камень. Нет, его не пугают вздыбленные над нами скалы, не тревожат крутые повороты и бешеный бег реки, но он весь вмиг перерождается, как только до слуха долетает рёв потока. Его глаза дичают от напряжения, лицо багровеет, весь он уносится вперёд, к опасности. Острой болью засел в душе упрёк Василия Николаевича насчёт погибшей лодки, и теперь не дай бог промазать или ошибиться!…
За скальными воротами река теряет свой бег и тёмной вечерней синевою расплёскивается по дну ущелья. Ни единой морщины на её холодной поверхности. Потускневшая гладь воды подчёркивает глубину. А нависающие скалы грозятся сверху. Они склоняются, высовываются вперёд, чтобы проследить за нами.
Всеобъемлющая тишина. Беспомощно повисли вёсла. И странной кажется под нами утомлённая Мая. Василий Николаевич выжимает штаны и что-то ворчит себе под нос. Плот несёт медленно, почти незаметно. Неожиданно впереди, у края глади, кто-то сильно шлёпнул по воде, подняв столб брызг. Водоём всколыхнуло большими кругами. Это таймень на вечерней кормёжке гоняет рыбу.
— Здоровущий, сатана, вишь, как бьёт! — И Василий Николаевич переводит взгляд на меня.
Где же тут удержаться от соблазна, не попытать счастья со спиннингом?
— Попробуем? — спрашиваю я.
— Не плохо бы ушицу сладить. Снасти возим, а не мочим, без рыбы живём на такой реке! — бормочет Василий Николаевич, набивая самодельную трубку табаком.
— Тогда причаливаем к берегу. Только не надолго — минут на двадцать, — бросает Трофим, явно обеспокоенный задержкой. — Надо успеть к лесу добраться, а кто знает, где тут есть он.
Подталкиваем плот шестами к правому берегу. Собак привязываем, чтобы не убежали. Достаю спиннинг. Наконец-то до него дошла очередь! Пока налаживаю снасть — спутники насыпают на край плота горку гальки и на ней разжигают костёр. Уже пристраивают таган, собираясь варить уху. А рыба ещё в воде.
Делаю первый заброс. Звук разматываемой катушки приятно ласкает слух. Сознаюсь, к рыболовному спорту я неравнодушен. А сегодня тем более приятно порыбачить — передышка для нервов.
Медленно передвигаюсь по узкой полоске береговой гальки. Катушка поёт. Блесна послушно обшаривает дно водоёма. Сквозь прозрачную воду я вижу, как она соблазнительно вьётся, мигая то серебристой спинкой, то ярко-красным брюшком. И вдруг какая-то тяжесть навалилась на шнур. Не задел ли за корягу? Подсекаю. Нет, что-то живое рванулось, затрепетало, потянуло. Подсекаю энергичней. Слышу — по гальке бегут ко мне Трофим и Василий Николаевич.
Рыба на поводу упрямится, рвётся, тянет в глубину. Осторожно, с трудом подтягиваю её к отмели… Это ленок.
— Стоило из-за такой мелочи время терять! — слышу упрёк Трофима.
А я ещё надеюсь на успех. Снова и снова бросаю блесну. И вот ясно вижу, два таймешонка сопровождают блесну, словно адъютанты: один справа, другой слева, и какая-то длинная тень выползает вслед за ними из тёмной глубины, быстро надвинулась к приманке. Таймешат как не бывало. Это тупомордый таймень. Но блесна уже у берега. Экая досада!
— Бросайте, темнеет, — напоминает Трофим.
— Последний раз! — отбиваюсь я.
Не торопясь кручу катушку. В прозрачной воде серебрится «байкал». И вдруг сильно стукнуло сердце: из тёмной глубины ямы выползает длинная тень. Таймень! Он виден весь. Важный, морда сытая, как у откормленного борова, плывёт спокойно, словно на поводу. Как легко и привычно он скользит в прозрачной воде! В рысиных глазах алчность. Но странно: приманка почти у самого носа тайменя извивается, как живая, блестит чешуёй, дразнит, но хищник челюстей не разжимает.
— Не голодный, бестия, бросайте!… — шепчет Василий Николаевич.
Нет, теперь не уйти мне от заводи. По ловкости и силе таймень — что подводный тигр. Велик соблазн обмануть его. И я продолжаю бросать блесну, стараюсь не слышать уговоров спутников, что надо плыть.
В конце концов благоразумие берёт верх. Делаю последний заброс, и тут только возвращается ко мне рыбацкое счастье. Чувствую решительный рывок и — шнур запел…
Взнузданный таймень вынырнул на поверхность, угрожающе потряс головой и, падая набок, взбил столб искристых брызг.
— Держите, не пускайте в глубину! — кричит Трофим и торопится ко мне на помощь.
Таймень ищет спасения в глубине, мечется по заводи, как волк в ловушке. С трудом сдерживаю эту чертовскую силу, взбудораженную смертельной опасностью. Но рывки слабеют, тяжесть становится послушнее. Хищник тянется на поводу, буравит воду нарочито растопыренными плавниками. Вот он уже в семи метрах от нас, выворачивается белым брюхом, широко раскрывает губастую пасть. Малюсенькие глаза вдруг обнаруживают нас, и таймень рвётся в глубину. Сильный рывок, треск, и в руках моих остаётся всего лишь обломок удилища с оборванным шнуром на катушке. Трофим бросается за уплывающим концом, но разве догонишь!…
За скалами меркнет день.
До чего же обидно! Бросаю остатки удилища в воду.
Теперь надо торопиться. Мы отталкиваем плот, выводим его на струю.
Леса не видно, только бесцветный камень ершится по берегам, да где-то впереди перекат бросает в ночь тревожный шум потока. Кормовщик всматривается в сумрак.
Мы с Василием Николаевичем у переднего весла ждём команды.
Минуем слив. За ним внезапно вырастает гряда валунов.
— Бейте влево! — и кормовщик шлёпает длинным веслом по налетающим белякам.
Плот швыряет в сторону. В поисках прохода он скользит по валунам, ныряет в провалы, заплёскивается и, наконец, у самого края переката, садится на подводный камень.
Мы помогаем течению развернуть плот, шатаем его из стороны в сторону, пытаемся шестами сдвинуть с места, но не тут то было, как прилип!
Нас быстро накрывает ночь. В густую тьму уплывают грозные утёсы. Всё исчезает: и ложбины, и нависающие стены прохода, и пугающая глубина. Остаётся только бледная полоска неба над нами, вправленная в курчавую грань верхних скал, да плот на камне, окружённый сторожевыми беляками.
— Лучшего места не мог выбрать для ночёвки, — ворчит Василий Николаевич, пронизывая строгим взглядом Трофима.
— Можно было выше посадить, на тот большой камень, да промазал, — отшучивается кормовщик.
— Ладно, ребята, ничего не случится, если и переночуем на шивере. Переждём до утра. Места хватит для всех, дрова есть, уху сварим и спать, -успокоил я спутников.
Плот сидит крепко. Собираем в одну кучу рассыпанную между брёвен гальку, разжигаем на ней небольшой костерок. На воде холодно и очень сыро. Хочется есть. Мы с Трофимом набрасываем на плечи телогрейки, подсаживаемся к огоньку и молча наблюдаем, как Василий Николаевич «ладит ушицу».