На ночёвку располагаемся у наносника. Дрова и вода рядом. Зажигаю спичку и не могу удержать крик радости: песок, на котором я стою, весь взбит копытами оленей, всюду свежий помёт. Нет сомнения, где-то близко наши проводники. Хватаю карабин и разрываю тишину громовым раскатом выстрела.
Долго бранятся разбуженные скалы. В недрах уснувшей тайги смолкает эхо. И опять тишина.
— Видно, патрон с осечкой попался Улукиткану, не может воспалить, — говорит Трофим.
Ждём ответа. Ждём долго…
— Не уснули ли старики?
Снова выстрел тревожит тишину.
— Может с ними нет ружья? — говорю, сам не веря этому, я.
— Что вы! — возражает Василий Николаевич. — Улукиткан без берданы не может, она приросла к нему навеки.
— Тогда почему же не отвечают?
— Завтра узнаем, а сейчас давайте устраиваться. Ты,Василий, берись за ужин, а об остальном подумаем мы с Трофимом.
— А вы хорошо смотрели, оленьи ли следы под наносником? — вдруг вспомнил Василий Николаевич.
— Я тоже об этом только вот сейчас подумал: не сокжои ли тут были?
— Давайте сейчас сходим, чтобы не гадать? — И Василий Николаевич, приставив на ребро к огню допекать последнюю лепёшку, встал, соскрёб ножом с ладони засохшее тесто.
Я нашёл кусок берёзовой коры, вправил его в расщеплённый конец палки, зажёг, и мы с факелом отправились на другую сторону наносника.
— Это не наши олени, дикие, — заявил твёрдо Василий Николаевич. — Смотрите, вот след телёнка, а у наших нет молодняка. К тому же тут и давнишний помёт. Это сокжои под наносником отдыхают в жаркий день. Зря порадовались!
— Выходит, так, — соглашаюсь я.
Разочарованные возвращаемся к мигаю щему огню костра. Спит окутанная мраком тайга и только Мая никак не угомонится.
Я забираюсь в спальный мешок и тут только ощущаю небывалую физическую усталость, кажется, никакие блага, никакая опасность не заставят меня сейчас покинуть постель. Закрываю глаза, зарываюсь поглубже в мешок, но немогу освободится от дум.
Наконец мы на Эдягу-Чайдахе, но всё ещё далеко от своих и от цели. Я пытаюсь восстновить в памяти оставшийся позади путь. Там было много случайностей, но были и серьёзные предупреждения. Следует ли рисковать дальше? Может пора отблагодарить судьбу, дождаться проводников, переложить груз на оленей и пробираться пешком через Чагарский хребет на Уду, к своим? Так будет надёжнее. А как же с обследованием Маи? Согласиться с эвенками, что река недоступна? Так ли уж недоступна?
Пропадает сон.
Надо идти по Мае, иначе никогда в жизни себе не простишь. А как быть с Василием и Трофимом, с этими безропотными спутниками? Опять подвергать их новым опасностям? Нет! Пора остепениться. Хватит! Пойдём через Чагарский хребет. Скажут, отступили? Пусть!
Так я и уснул с решением идти через Чагар.
УЛУКИТКАН ХОЧЕТ ОБМАНУТЬ ОСТОРОЖНОГО СОКЖОЯ
Мы дальше не плывём, хватит! Старики нас нашли. Вечерняя заря на старой наледи. Улукиткан хочет обмануть осторожного сокжоя. С жирным мясом ночь короткая.
Меня будит холод. Погода мерзкая, идёт мелкий дождь. Буйные порывы ветра налетают на угрюмую тайгу, и она отвечает ему с тем же гневом. Я поднимаюсь. На стоянке никого нет: ни спутников, ни собак, ни вещей, только давно потухший костёр да остатки вечерней трапезы. И плот лежит на берегу без груза. Что случилось?
Оказывается, уже давно день. Мои спутники решили перекочевать на край таежки. Перетащили туда весь груз, поставили палатку, пологи и теперь что-то делают на галечной площадке возле Эдягу-Чайдаха.
В лесу среди мягкой зелени листвы, под охраной столетних деревьев, уютнее, да и не так ветром берёт.
Василий Николаевич и Трофим натаскали на косу еловых веток и из них выложили на гальке крупными буквами:
«СБРОСЬТЕ БАТАРЕИ».
— Вряд ли с самолёта удастся прочесть надпись, ведь ЛИ-2 летает здесь высоко, — усомнился я.
— Лишь бы заметили дым, а уж прочесть — непременно прочтут, бинокль наверняка с ними, — с жаром отстаивает Трофим.
— Если ты уверен, тогда надо добавить три слова: «Идём через Чагар».
— Почему через Чагар? — поразился он.
Василий Николаевич тоже повернулся ко мне, насторожился.
— По Мае не поплывём. Хватит.
— А как же с обследованием? — разочарованно спрашивает Трофим.
— Останется незавершённым. Весною попробуем на резиновых лодках, мне кажется, на них будет надёжнее, нежели на плоту.
— Если на следующий год снова начинать, то лучше нам плыть до конца. У нас есть опыт, да и река здесь полноводнее, меньше риску.
— Не слишком ли ты надеешься на себя?
— Надо кончать с Маей.
На таборе залаяли собаки. Бойка и Кучум перемахнули вплавь мутный Эдягу-Чайдах, бросились вверх по реке.
Неужели Улукиткан? Как, должно быть, взволновался он, услышав лай собак, и как радостно забилось его сердце, утомлённое тревогой за нас!
Мы стоим на берегу, захваченные ожиданием.
После дождя всё умылось, и цепенеющий сонный воздух окутывает землю. Чувствуется, солнце уже спустилось к горам, и от этого становится ещё холоднее и неприветливее.
И вот знакомый окрик волнует слух:
— Мод… мод… мод…
Видим, как из тайги показывается рогастый олень. На нём — Улукиткан. Мы сразу узнали его по сгорбленной спине, по бердане, торчащей кверху дулом из-за левого плеча, по тому, как покачивается он в седле в такт торопливым шагам учага. Караван еле поспевает за ним.
Следом появляется и Лиханов.
Улукиткан сворачивает вправо, перебредает речку и, соскочив с оленя, подходит к нам. Теперь он кажется стареньким-стареньким — от тяжёлого и долгого пути. Но в глазах радость.
Старик стаскивает с головы свою убогую шапчонку, вытирает ею потное лицо и, немного успокоившись от быстрых шагов, говорит:
— Меня может Обмануть злой дух — Харги, дикий зверь, даже друг, но сон не обманет. Я же говорил, обязательно живой придёшь на Эдягу-Чайдах. Теперь ты должен верить старику, что Мая худой речка, что нам лучше вместе аргишить, делать один след.
Мы здороваемся. Все рады, что снова вместе.
— Ты прав, Улукиткан, нам не нужно расставаться. Когда с нами нет тебя — мы словно в чужой стране.
Я мысленно даю себе клятву не отпускать от себя больше старика.
Следом за Улукитканом на косу выходит Лиханов. На его почти чёрном скуластом лице отпечаток нелёгкого пути, бессонных ночей, а на одежде он принёс запах рододендронов и стланиковых чащ.
Вряд ли когда-нибудь здесь, на устье Эдягу-Чайдаха, собиралось такое беспокойное общество. Мы помогаем проводникам развьючить оленей, отпускаем животных на корм. Ужинать забираемся в палатку.
— Как дальше ходить будем? — спрашивает Улукиткан, не отрывая губ от блюдца.
— Через Чагар.
-- Пусть олень два-три дня отдохнёт, потом хорошо пойдём, — отвечает он.
— Пройдём ли? Ты знаешь проходы?
— Тут никогда не ходил, но старый люди говорили, что от устья Эдягу-Чайдах по второму ключу можно подняться на хребет. Только вперёд нам надо маут делать, свой мы потеряли, а без него Баюткана не поймаешь, и олочи, видишь, совсем кончал, надо подошву добывать, да и потники попрели, менять будем.
— Из чего же ты будешь делать маут? Из верёвки?
Он пренебрежительно посмотрел на меня.
— Ты разве видел маут из верёвки? Надо искать большой сокжой, тогда всё будет: и подошва, и нитки, и потники. Сейчас время жирного мяса, хорошей шкуры, а лист упадёт, сала не останется и шкура испортится. Вот и надо торопиться, охота уходит.
— Куда же ты пойдёшь?
— Вверх по Эдягу-Чайдах есть старый наледь, там надо искать сокжоя.
— Ты думаешь, на наледи удача будет?
— Если глаза есть — можно не думать. Где отдыхает зверь — там остаётся шерсть; где ходит он — обязательно найдёшь след; где кормится — будет примят ягель. Всё это мои глаза видели там сегодня.
— Меня возьмёшь в помощники? — спрашиваю я, заранее зная его ответ.
Старик хитро смеётся, кивая головою.
— Пойдём, места там много, кому-нибудь зверь попадётся. Утро бы не прозевать, — и он что-то додумывает, озабоченно мнёт свою реденькую бородёнку.
Мы допиваем чай и на этом заканчиваем свой пир. Меня уже зовёт, волнует завтрашний день. Перед сном мы выбираемся из палатки подышать свежим воздухом. Над лагерем, над облитыми лунным светом горами — ночь. Тайга дремлет в тени. Вдали, в полосе прозрачного воздуха, видны кружевные узоры береговых утёсов. Где-то выше зазывно поёт хрустальный ручей да за наносником, где пасётся стадо, о чём-то гутарят бубенцы.
— Видел? — сказал Улукиткан, показывая рукою на запад, где только что небо пробороздил метеорит. — Это хорошая примета, удача нам будет.
Утро входило в свои права медленно. Жидкий полусвет поднимался меж деревьев, стучали дятлы, назойливо пищала в чаще какая-то пичуга. Гуси, пролетая над стоянкой, подняли тревожный крик. Лагерь пробудился. Улукиткан давно встал и ушёл за оленями.