Читать интересную книгу Бегство от запаха свечей - Кристина Паёнкова

– Правильно, – поддержала меня мама. – Тебе необходимо отдохнуть. Вы знаете, Збышек, что она сегодня окончила техникум? Остались только государственные экзамены.

– От души поздравляю. Ты, как всегда, молодчина. – В голосе Збышека звучали теплые, ласковые нотки, что неизменно трогало меня. – Отец будет очень огорчен. Когда я собирался к вам, он предупредил, чтобы я был предельно вежлив. Оказывается, старик меня знает. Может быть, ты поедешь завтра вечером?

Прежде чем я успела ответить, мама сказала:

– Ну, я побежала, у меня масса дел. Думаю, вы тут без меня договоритесь. Если я не вернусь до семи, Катажина, не беспокойся, – значит, я заглянула к Куницкой. – Уже стоя в дверях, она снова обратилась к Збышеку: – Не знаю, как Катажина, но я завтра с удовольствием навещу ваших родителей. До свидания.

Мы остались одни, и я почувствовала себя неловко.

– Значит, едешь одна в дальние края? А не лучше ли отдохнуть во Вроцлаве? На Одре так хорошо, можно взять байдарку напрокат. Оставайся, ладно?

Так говорить умел только Збышек, и я почувствовала, что колеблюсь. Но сдаваться не хотела.

– Не уговаривай. Я делаю это ради своей бывшей хозяйки, она была очень добра ко мне в Кальварии. На праздники я не поехала, потому что не люблю праздников и предпочла провести их одна во Вроцлаве.

– Как, ты провела праздники одна?

– Видишь, как мало ты знаешь обо мне! Не только эти праздники, но все подряд. Один только раз ездила к Люцине.

– Как обидно! Если б я только знал!.. Прости меня. Я знаю, что вел себя тогда, как последний хам. Возможно, ты когда-нибудь поймешь, почему… Я еще ни одну женщину ни о чем так не просил. Конечно, мне нет оправдания. Но ведь мы столько лет знакомы. И никогда ни с кем я не говорил так искренне, как с тобой. Ты должна поверить: я никогда не прощу себе, что был тогда пьян. Такой дружбы, как наша, у меня больше в жизни не будет. Я знаю.

Я молчала. Когда же он поймет, наконец, что я не хочу возвращаться к той истории? Но Збышек не унимался.

– Это верно, я тщеславен. Мне нравятся эффектные, элегантные женщины, я люблю появляться с ними в театрах и ресторанах, но говорить могу только с тобой. Когда ты в тот раз выбежала от меня, я тут же отрезвел и погнался за тобой. Был у вас дома и, узнав, что тебя нет, сказал твоей маме, что ты можешь наложить на себя руки. Я носился по городу как невменяемый, еще несколько раз прибегал к вам. И поклялся: если с тобой стрясется что-нибудь, сам заявлю на себя в милицию. Я был виноват. Мама со Стефаном не принимали мои слова всерьез, что, мол, слушать его, пьяный…

Скажи, что ты простила, что не помнишь, и я поверю, что когда-нибудь ты и в самом деле забудешь! Ты самая лучшая девушка в мире, Катажина.

Я слушала как завороженная. Потом внимательно посмотрела ему в глаза – они были синие и ласковые.

– Ладно, хватит. Ты, кажется, переусердствовал в своем раскаянии. Зачем? Повторяю: я ничего не помню и простила тебя. Ну как? Ты доволен?

– Это уже много. Спасибо. А теперь еще одно: тебе обязательно надо ехать завтра утром?

– Обязательно.

– Я так и думал. И сам на твоем месте поступил бы так же. Такой уж у нас с тобой строптивый нрав. Знаешь, что я тебе скажу: мы созданы друг для друга. Не смейся. Я знаю прекрасно: замуж ты за меня не пойдешь!

Я отвернулась к окну. Теперь он сказал правду, и правда эта жгла, как пощечина. Конечно, со мной можно откровенничать, но жениться?! Кандидатка в жены должна быть девственницей. Как же я могла об этом забыть?

– Не ударяйся в лирику, – сказала я вслух. – Тебе не к лицу поза мечтателя, обиженного судьбой.

– Намек ваш понял: мне следует убираться восвояси. Иду. Будь здорова, Катажина! Попутного ветра! Когда вернешься, мы с тобой обязательно сходим куда-нибудь. А то в последнее время ты жила хуже затворницы. Пока!

Покинутая три года назад Кальвария показалась мне теперь еще меньше и провинциальнее. Людей я не узнавала. Только хозяйка была все такая же улыбчивая и приветливая.

Бабка тоже изменилась. На этот раз она встретила меня как дорогую гостью. Не ругала даже за то, что я курю. Тетка Виктория уехала в Перемышль. Ее ждали дня через два.

Вечером, когда мы, наконец, остались одни, хозяйка воскликнула:

– Батюшки мои, до чего же ты повзрослела! Тебя там словно подменили. Даже смотришь на меня иначе.

Я ей рассказала обо всем. О предполагавшемся браке с Иреком, которого так добивалась мама, о том, как он меня оскорбил. О неприятностях с органами безопасности.

– Вот я вам рассказала все, как на исповеди. Знаете, два года назад, перед своей несостоявшейся свадьбой, я была в ужасно угнетенном состоянии и решила пойти к исповеди. Надеялась найти там утешение, совет, спасение, что ли. Рассказала ксендзу, что меня оклеветали, а мать поверила. А потом об Иреке. Ксендз выслушал меня и стал кричать, что слово матери свято, что во мне нет смирения, и он мне грехи не отпустит. Я ушла, поблагодарив его за ругань, так как она развеяла последние мои иллюзии. Больше меня уже не обманешь разговорами о смирении и о том, что надо терпеливо ожидать милости божьей. Я теперь чувствую ответственность за свои поступки и поступаю только так, как мне велит моя совесть.

– Во имя отца, сына и святого духа! – перекрестилась хозяйка. – Что за ересь ты несешь в христианском доме? Опомнись!

– Мне никто не помог, пришлось самой отбиваться. И живу вот без отпущения грехов, сама их себе отпустила.

– Трудная у тебя жизнь, дитя мое. Тут и отчаяться недолго. И отца твоего жалко, рановато он помер, рановато.

А мы тут, знаешь, тоже невесело живем. Мужик мой спился совсем. Его брата судили, приговорили к смертной казни. Мы были на суде, но никто так и не понял, в чем дело. Мать мужа к самому Беруту ездила. Совсем древняя старушка, восьмидесяти восьми лет. Пятерых сыновей вырастила, трое погибли на войне. Как ей удалось попасть к Беруту – никто не знает. Но Берут ее сына помиловал, заменил смертный приговор пожизненным заключением. После этого дела мой мужик стал сам не свой. Ничто его не радует, ничто ему не мило. День-деньской ругается. А мужа нашей младшей дочери, Зоськи, в глаза не хочет видеть, потому что тот, зять, значит, работает в госбезопасности. Ну, а что Зоське делать? Муж, он и есть муж, о семье заботится, сын у них хороший, квартира приличная. А мой мне даже переписываться с ней не разрешает. Зоська, бедняга, из-за обоих изводится: отца жалко и мужа тоже. У того двух товарищей убили при исполнении служебных обязанностей. Да, тяжело стало жить, хотя не скажу, что с деньгами туго – материально столярам живется неплохо. Артель организовали, зарабатывают прилично, делают мебель на экспорт. Но ведь не в деньгах счастье.

– Я рада, что приехала к вам. На душе легче стало.

– Ужасно у тебя получилось с этим Иреком. Но не надо из-за него весь мир видеть в черных красках. Ты еще устроишь свою жизнь, не сомневайся! Только вот мой совет: если встретится стоящий парень, расскажи ему обо всем еще до свадьбы. В браке должна быть полная честность и откровенность.

– Вы все понимаете…

– Да ведь у меня у самой была нелегкая молодость, не одну обиду пришлось перенести. И потом начинаешь на все смотреть по-иному и по-иному жить. И знаешь, когда надо человеку протянуть руку помощи.

На второй день моего пребывания в Кальварии пришла телеграмма от мамы: «Возвращайся немедленно».

Что могло случиться? Этот вопрос всю дорогу не давал мне покоя.

Только подъезжая к Вроцлаву, я заметила, что еду в каком-то новом вагоне, совсем непохожем на прежние. Ну конечно же! Тут было чисто и светло. И стекла целы. Прошло время, когда в холодные дни окна вагонов завешивали одеялами и пальто, когда в каждом купе горела свечка, припасенная кем-нибудь из пассажиров.

Женщина, сидевшая напротив, ехала в гости к сыну. Она пыталась вступить в разговор со всеми по очереди, а в Бжеге встретила знакомую и совсем повеселела.

– Мы ведь из одной деревни. Правда, ты городская теперь. А знаешь, Меланья, у нас электричество провели. Уже скоро год. Что творилось – передать невозможно. Когда подключать стали, Садыха в лес убежала. Теперь, говорит, в каждом доме нечистая сила завелась. И сама так до сих пор керосин и жжет. Уж ее все уговаривали, сам староста к ней ходил, да ведь баба дура, а от дурости пока еще лекарства не придумали.

Вот, наконец, и Вроцлав. Перроны и здание вокзала ремонтируются. Вскоре наступит день, когда красивый вроцлавский вокзал восстановят полностью, и пассажиры на перронах не будут мокнуть под дождем. Я в этом не сомневалась. Здесь действительно шла непрерывная работа. Город изо дня в день залечивал военные раны.

Мама встретила меня спокойно.

– Не пугайся, ничего страшного не случилось. Тебе пришла повестка из прокуратуры. Когда ее принесли, я расписалась, а только потом распечатала и прочла. Если б я знала, в чем дело, сказала бы, что ты в отъезде. Тебя вызывают в военную прокуратуру. Завтра утром.