темноте, где единственным слабым источником света служил камин. Но Саймон сидел не у захваченного огнем очага, а словно у совершенно чужого, в котором мерцали догорающие угли. Они раскраснелись так, будто были готовы снова зажечься, загореться, но их окутывал страх перед неудачей, поэтому угольки гасли вновь. И с каждым разом горячие комочки замыкались в себе, теряя прежнюю силу света. Эти пульсирующие огни напоминали ему Оливию.
Оливия Уотсон, разумеется, была любовью всей его жизни. И когда он признался ей в этом, она сначала не поверила и хуже того: она не взяла его чувства в расчет. Этот цветочек завладел его сердцем. Но думал он только о собственной свободе, о том, как бы ему оторваться с тяготеющей его земли и, подхватив дуновение ветра, улететь навстречу приключениям. Живя с рождения в комфорте, в безопасности, с заботливыми людьми милый цветочек привык к этому. Он не подумал, каково ему будет в одиночестве, не знал и о том, какие опасности таятся в этом мире. Однако этот прелестный цветочек явно забыл о людях, которые его любили. Он не обратил и внимания на чужую привязанность.
Его признание в любви ничуть не покачнуло весы Оливии. И предыдущая ночь тоже. Значит ли это, что она не испытывала того же, что и он? Не испытывала к нему любви? Возможно, что так.
Вот теперь Саймон, сжав до побеления костяшек подлокотник, сдерживал порыв пойти к Оливии. Он будто удерживался за кресло, дабы не сорваться и не броситься к ней.
«Черт!» — буркнул Саймон.
Он так сильно нуждался взять ее за плечи и хорошенько потрясти, чтобы она, наконец, проснулась, осознала, что делает с их жизнью. Когда ясность и прежний свет в ее глазах вернется, он страстно прижмется к ее губам так, чтобы Оливия забылась и не захотела покидать его. Саймон медленно ласкал бы ее до потери сознания в самых интимных местах, пока Оливия не стала бы умолять его не останавливаться. Если бы Саймон остался в своей комнате, он бы давно пересек небольшое расстояние в несколько шагов и был бы у нее. Честно говоря, он уже был на грани. Но Оливия вряд ли желала видеть Саймона.
В течение дня она избегала его ровно так же, как и он. Его вопросы о местонахождении Оливии вызывали косые взгляды прислуги. Но ему было все равно. Ему не привыкать, поскольку Оливия еще в детстве бегала от него. И хотя тогда он находил это занимательным, сейчас же это было до боли неприятным.
Часы пробили три.
Саймон потер лоб. Как же тянется время! Но он не знал, что хуже: испытывать здесь всю ночь свою силу воли или время, когда они расстанутся. Через несколько часов Оливия уедет домой, и они вряд ли снова увидятся. А если и встретятся, то будут делать вид, что незнакомы, отводить взгляды друг от друга, пытаясь увлечься разговорами, но в мыслях всегда возвращаться к друг другу. На секунду Саймон представил Оливию в карете, удаляющейся от него все дальше и дальше. Его с головой накрыла подавленность, смешанная с угнетенностью. Какой будет его жизнь без нее? Прогнозы были неутешительные.
Саймон и думать не желал о другой девушке, на которой можно было жениться. Он не мог представить себя рядом с какой-нибудь красоткой у алтаря — тошнота подступила к горлу. Саймон почувствовал отвращение. А если попробовать снова переубедить ее? Нет, это не поможет. Когда Оливия решила что-то, она, скорее, умрет, но не передумает. Без нее Саймон обречен остаться один. Его род и наследие потухнут на закате. Гнев и отчаяние захватили его, и Саймон с грохотом стукнул кулаком по подлокотнику: она не оставляет ему никакого выбора! Ни себе, ни ему. Оливия загнала его в ловушку, перекрыла все входы и выходы. Она затуманила его разум, завладела душой и сердцем. Он знал, каковы прогнозы на следующие его тридцать лет: любовь к ней будет поедать его медленно и мучительно. Всю жизнь Саймона будет грызть тоска по Оливии. Должно быть, Кэтрин при этой новости захлопает в ладоши и впервые покажет свои радостные эмоции.
При всей этой неразберихе с Оливией Саймон позабыл о еще одном гнетущем моменте: его происхождение. Но его оно не трогало. Сэмюэл любил его, и это он знал. Пусть наказывал, пусть был суров, но справедлив. Саймону было плевать на свое внебрачное рождение. Его мать, Фелиция — вот что доставляло ему боль. Родная мать, сгинувшая с этого света и которую он не успел узнать и увидеть даже на смертном одре. А были ли у нее еще дети, его сводные братья или сестры? Саймон задумался. Если бы так, Кэтрин сказала бы ему. Он покачал головой. Кэтрин не стоило доверять ни в чем, она вполне могла и смолчать. Необходимо было проверить, были ли у нее другие дети и вообще неплохо было бы найти что-нибудь о самой Фелиции. Саймон хотел знать, что она была за человек. Таким образом, он бы понял, любила ли она его. Возможно, ему не станет легче, но он должен знать. Саймон вспомнил, как Оливия поддержала его, когда Кэтрин рассказала ему горькую правду об истории семьи.
Она ласково обняла его, прижалась своим хрупким телом, отдавая свое тепло и заботу. В определенный момент его посетила приятная мысль. Оливия поддержала его в тяжелый сердцу час как раз тогда, когда он в ней нуждался. И было ли это опять же ее сострадание или что-то большее? Могла знать только она. Губы Саймона искривились в ухмылке, вспомнив, их первую встречу на балконе, ее испуганно-удивленные глаза. Теперь все карты в ее руках. Хотя раньше она упрекала Саймона, что он не предоставляет ей право выбора, решает за нее. На этот раз Оливия должна сделать выбор самостоятельно. Он не станет ей мешать, и будет так, как она захочет.
Оливия с сумкой в руках наблюдала, как лакеи и горничные таскали сундуки гостей и заправляли сзади кареты. Лили беседовала в сторонке с лордом Райли. Кэтрин прощалась со своей желанной, но не ставшей невесткой Шарлоттой и другими девушками. Та была готова броситься обнимать леди Лендскую, но ее останавливала холодная отстраненность герцогини, поэтому Шарлотте приходилось себя сдерживать, выпуская эмоции только через слезы. Другие уже расселись по каретам, готовые ехать, а остальные погнали лошадей еще с рассветом. Оливия оглядела высокий большой дом, и ее грусть удвоилась.
— Уезжаете, леди Уотсон. — Подошел Саймон, не скрывающий на лице своего сожаления. — И не попрощаетесь?