поступить, так сказать, в мое распоряжение за оговоренную плату.
– Та-а-ак… – Вот теперь Кошкин кивнул, заинтересовавшись всерьез. – Неужто официант еще что-то припомнил?
– Да нет, официант на службу идти отказался, мол, есть уже хозяин. Но разговор наш слышал мальчишка, который при трактире бегает и мелочь выпрашивает. Услышал – и стал напрашиваться ко мне в осведомители…
– Детей на службу не берем! – перебил Кошкин.
– …а я ему так и сказал, Степан Егорыч, мол, подрасти сперва. Только официантику этому больно не понравилось, что мальчишка что-то рассказать хочет, и он стал звать хозяина трактира. По имени. И знаете, как он его назвал?
Кошкин мотнул головой, боясь потерять нить разговора. Он так и не понял, сказал что-то мальчишка или нет. Но Воробьев о мальчишке уже забыл:
– Он его назвал Михаил Семеныч!
Очки Воробьева победно сверкнули. Не дождавшись восторгов Кошкина, он уточнил:
– Знаете, кого еще зовут Михаилом? Отца Юлии Михайловны, жены Дениса Соболева. И батюшка у нее то ли лавочник, то ли трактирщик. Все ведь сходится, Степан Егорович, согласитесь!
Кошкин не согласился.
– Мало ли в Петербурге трактирщиков по имени Михаил…
Но Воробьев так просто не сдавался:
– Может, не мало, только уж больно та дама, с которой было свидание у Николаши, на Юлию Михайловну похожа! Дама в теле, светловолосая, в каракулевой шубе. И у Соболевой, представьте, как раз такая шуба есть!
– Откуда знаете?
И Воробьев, водрузив чемоданчик прямо на стол Кошкина, с готовностью извлек из него настольную фотокарточку под стеклом и в бронзовой рамке.
Это был семейный портрет Соболевых, сделанный во дворе их дома. Дата в углу – декабрь 1892. На фотокарточке в центре стоял Денис Соболев, по левую его руку еще живая Алла Яковлевна, а по левую – супруга. И правда в каракулевой шубке. Дети были на переднем плане, а как раз возле Юлии Михайловны примостился довольный чем-то Николаша. Сестра Соболева, скромно жалась за плечом матушки, будто бы случайно здесь оказавшись.
А эту бронзовую рамку Кошкин как будто даже видел прежде. На столике в передней Соболевых.
– Где вы это вязли? – строго спросил Кошкин.
– Позаимствовал вчера у Соболевых, – не краснея, признался Воробьев. – Я… ненадолго заглядывал, чтобы одну вещь передать Александре Васильевне. Очень уж удивился, как увидал эту каракулевую шубу – тогда-то у мня вся картина и сложилась! Хотел сразу вам фото показать, да вас не было уже в кабинете. А карточку я верну непременно, не беспокойтесь!
– Уж потрудитесь… – отчитал Кошкин, но без энтузиазма. Улика и правда была любопытной – нужно отдать должное Воробьеву. – А мальчишка-то что? Вы с ним хоть поговорили?
– Поговорил. Нет, не знает он ни цыганку, ни Николая Соболева – копеек лишь выклянчил… Но, согласитесь, как удачно сложился тот разговор!
Возможно…
Да, и имя трактирщика, и каракулевая шуба могли быть обыкновенными совпадениями… Но Кошкин, признаться, цеплялся теперь за любую мелочь, потому что дело вдовы Соболевой определенно застопорилось. Поиски цыганки ни к чему не привели; повторный анализ следов на тростях Лезина тоже ничего не дал, хотя Воробьев изо всех сил старался – Кошкин это вполне оценил.
Многие надежды он возлагал на водолаза, о коем хлопотал лично, но и погружение водолаза на дно пруда за особняком Лезина опять не дало ничего. Лезин даже поглядеть на то действо не вышел: точно знал, что ищут не там. Если он и причастен к убийству Соболевой, то добро сбросил в Неву – это куда более разумно.
– Может, стоит в Неве и поискать? – предложил тогда деятельный, но наивный, как дитя, Воробьев. – В Большой Невке – под Строгановским мостом. Он наверняка там перебирался.
Кошкин, подумав недолго, покачал головой:
– Как вам сказать, Воробьев… В прошлом месяце драка случилось в одном кабаке на Сенной: один выпивоха другого порезал. Приехала полиция, хулигана арестовала. Он опосля точно показал, куда именно нож скинул в речку на Екатерининском канале. Здесь, говорит, стоял, и здесь скинул. Тоже отправляли водолазов нож искать…
– Не нашли?
– Нашли. Нашли турецкий ятаган, револьвер и труп утопшей накануне девицы. Нож не нашли. Нева – речка непредсказуемая, Воробьев. Бог его знает, что там найдешь, только не то, что ищешь. Тем более что Лезин – или кто бы то ни был – после убийства Соболевой с таким же успехом мог вернуться через Елагин мост, а не через Строгановский. Да и после до его особняка мостов – не сосчитать. Никто нам не позволит всю Неву обыскивать в поисках пары картин и каминных часов.
– Кроме картин и часов, Степан Егорович, – поправил Воробьев, – исчезло еще четыре подсвечника и шкатулка с украшениями.
– Благодарю за подсказку, Кирилл Андреевич, – не стал спорить Кошкин. Потом поглядел на циферблат и решил, что время уже позволяет навестить Лезина еще раз. Пусть фактов, доказывающее его причастность к убийству Соболевой, пока не было – у Кошкина все же имелось, что ему предъявить, и оставлять в покое этого господина он не собирался.
* * *
На этот раз господин Лезин встречал полицейских уже на крыльце своего богатого дома, лично. Позади – двое крепких лакеев. Разговор, впрочем, повел непринужденно:
– Неужто вы, наконец, возвращаете мои трости, господа? – зло усмехнулся он. И сделал знак парням немедленности снести их на задний двор, не глядя.
А там уже полыхал большой костер, выпускающий черный дым в осеннее небо. Воробьев даже дернулся, желая воспрепятствовать: видать, рассчитывал повторить анализ, если понадобится в будущем. Но поздно.
– Могу ли я быть еще чем-то полезен доблестной полиции? – продолжал насмешничать Лезин. – Желаете перекопать весь мой сад, обыскать подвал, чердак, выгребную яму?..
– В этом нет нужды, – холодно прервал его Кошкин, – видите ли, следствие и впрямь решило пересмотреть дело двадцати восьмилетней давности, потому как нашелся новый свидетель. И он готов давать показания. Кажется, Григорий Осипович, актрису Журавлеву убил вовсе не Шмуэль Гутман, как мы все думали.
Лезин поутих. Сделал знак второму лакею пойти прочь и прищурился:
– Вдове Глебова суд не поверит, вы же это понимаете? Вздорная безграмотная баба вспомнила, спустя столько лет, ее благоверный совершил убийство, а помог ему скрыть улики такой добропорядочный господин, как я? Какие глупости! Глебов бы и сам посмеялся над нею, если был бы жив.
– Но увы, Глебов мертв, – отозвался Кошкин. – Только я говорил не о его вдове, а об еще одном фигуранте дела. О том самом, на которого вы с Глебовым свалили убийство актрисы.
– Этот пройдоха Гутман еще жив?! – ничуть не смущаясь, уточнил Лезин.
Холодно, с затаенным вниманием глядел