— Мари, наконец-то! После смерти кардинала я каждый день ждала вашего приезда…
— Король этого не хотел. Признаться, я очень спешила, когда королева прислала за мной карету в замок Ла-Флот. Я надеялась успеть отдать королю последний поклон уважения и любви. К несчастью, дороги не позволяют ездить быстро…
Теперь слезы появились в глазах Мари.
— Вы ведь любили его сильнее, чем сами думали — спросила Сильви.
— Я поняла это слишком поздно. Наверное, потому, что я смутно это чувствовала, и была с ним, бедным моим королем, очень сурова!
Благодаря своей природной живости Мари скоро Отогнала от себя грусть, как будто выбросила поношенный плащ.
— Поговорим о нас! У вас нет поводов приходить в отчаяние от грубостей вашего дорогого Франка. Странно, но они очень похожи на ревность.
— О какой ревности вы говорите, если здесь его окружают люди, которых он любит? Госпожа де Монбазон и короле…
— Возможно, но все-таки он уже давно привык считать вас своей собственностью, и я могу вас уверить, что Франсуа весьма недоволен вашим замужеством. Зато я просто в восторге! Став герцогиней, вы по положению будете ему равны… а Жан де Фонсом самый прелестный из всех знакомых мне мужчин.
Франсуа действительно так разгневался, что был уже не способен разобраться в собственных чувствах. В то время, когда он был близок к высшим почестям, а любовь королевы вознесла его к славе, когда его воле была покорна восхитительнейшая из любовниц, этот бесенок, напомнив Франсуа о своем существовании, заставил его сердце испытать щемящее чувство, природу которого он не мог уяснить. Самое невыносимое, наверное, состояло в том, что в своем искреннем простодушии самца, который, кстати, совсем не разбирался в тонкостях женской души, Франсуа думал, что страшный опыт, пережитый. Сильви в замке Ла-Феррьер, навсегда отвратит ее от мысли о замужестве…
Однако, едва вступив на землю Франции, еще до встречи с королевой, Франсуа решил отомстить за Сильви. Взяв с собой Гансевиля, он в первый же вечер помчался на улицу Сен-Жюльен-ле-Повр. Дом Лафма стоял развороченный, с выбитыми стеклами; налицо были все признаки полного разгрома; запоздалые путники спешили мимо, бросая на него угрюмые взгляды. Лишь один человек, сидя на приступке, курил трубку, невозмутимо созерцая сорванные с петель ворота.
— Что случилось? — спросил Бофор. — Можно подумать, ураган пронесся…
— Самый страшный из ураганов: ураган народного гнева. Едва люди узнали о смерти Ришелье, сюда ринулась толпа. Мне кое-что известно: тут я был первый, и не без причины. Несколько месяцев назад я воткнул шпагу в грудь Лафма, который уцелел каким-то чудом. Вот я и пришел доделать работенку.
— Ото! — воскликнул Гансевиль, который знал почти о всех парижских происшествиях. — Уж не вы ли знаменитый капитан Кураж? Что, действуете теперь в открытую? А где ваша маска?
— Я надеваю ее только темной ночью. А вы, монсеньер, случаем не герцог де Бофор, герой парижан?
— Вы знаете меня?
— Конечно. Здесь все знают истинного внука Генриха IV. Люди очень хотели бы видеть его королем! Значит, ваша светлость, вы тоже искали Лафма?
— Да. За ним один старый должок. Куда же он делся?
— Никто ничего не знает. Он исчез, как сквозь землю провалился. Его нет ни здесь, ни в Ножане. Наверное, он сумел бежать…
— Это и требуется узнать. Если он жив и где-то скрывается, я все равно его найду. Дело идет о моей чести!
— И о моей, ваша светлость, хотя для вас это неважно. Как раз об этом я и размышлял, когда вы подъехали…
— В таком случае поделимся! Если вы что-то узнаете, сообщите мне об этом в Отель Вандом!
— А если я вам понадоблюсь, знайте, что вне главного Двора Чудес, куда заходить опасно, я под именем де Гарек привык бывать в кабаре «У двух ангелов». Каждый день я ненадолго там появляюсь в таком виде, в каком вы сейчас меня созерцаете…
Сказав это, разбойник поклонился и исчез в вечерних сумерках.
— Странный человек! — заметил Гансевиль. — Но, мне кажется, довольно приятный.
— Согласен. В любом случае он может оказаться выгодным союзником…
В ожидании, пока разыщут Лафма, Бофор со спокойной душой мог посвятить всего себя служению королеве. Теперь на «честнейшего человека Франции» легла тяжелая ответственность. Герцог де Бофор должен был неотступно охранять вверенное ему священное «сокровище» и изо всех сил гнал от себя образ Сильви, которая явно в нем больше не нуждалась. Хотя примириться с этим Бофору было мучительно трудно…
В ночь смерти короля, когда Франсуа закончил обход караулов, а королева вместе с придворными дамами удалилась в свои покои не столько для сна, сколько для молитв, он, вооружившись до зубов, устроился в прихожей маленького короля, чтобы бодрствовать у двери этого ребенка, который, как понял герцог, был ему бесконечно дорог. Людовик стал для Бофора даже дороже его матери. Время безумной любви миновало. С ближайшей зарей настанет время мужчин и чести…
Когда встала заря, вереница телег, груженных мебелью и сундуками, потянулась в Париж, чтобы перевезти королевскую семью в старый Лувр. Кортеж маленького короля и его матери двигался в окружении толпы. Герцог де Бофор, инспирировавший этот настоящий спектакль, все устроил с помпой, прекрасно понимая, как важно во все времена являть народу великолепие и силу монарха. Впереди королевской кареты, в которой сидели Анна Австрийская, ее дети, Месье и принцесса де Конде — сам герцог продолжал сердиться, — выступали солдаты французской гвардии, швейцарские гвардейцы, мушкетеры, рейтары маршала де Шомбера, конюшие королевы, телохранители и привратная стража. За ними следовали главный конюший с королевским мечом и фрейлины; пустую карету покойного короля сопровождали солдаты швейцарской королевской гвардии, шотландские гвардейцы и полк французских гвардейцев. Следом за ними ехало множество карет, всевозможных экипажей, всадников и валила толпа пеших людей. Выехавший из Сен-Жермена в полдень блестящий кортеж начинающегося нового Царствования потратил более семи часов на то, чтобы добраться до Лувра посреди неописуемого восторга народа. Парижане, которые уже были готовы боготворить своего маленького короля, давно опасались, что их монархи больше никогда не пожелают жить в столице, предпочитая Парижу прелесть, простор, свежий воздух и тенистые парки Сен-Жермена. Утверждать, будто королева пришла в восторг снова оказавшись в старом дворце, который пять лет простоял заброшенным, означало бы сказать чудовищную ложь. Она с тоской смотрела на грязные стены, потрескавшиеся потолки и пятна, оставленные повсюду холодом и сыростью.