Дворники яростно метались по лобовому стеклу, пока она ехала по темным дорогам к городу. Переезжая через мост, она увидела покинутый город. Все заперлись по домам, в безопасности и в тепле. Кроме «Горба верблюда» и заведения Флэнагана, ночной жизни больше нигде не было. Элизабет припарковала машину напротив паба, вышла и замерла под холодным дождем, вспоминая.
Вспоминая ту ночь.
От слов песни, которую пела эта женщина, у Элизабет заболели уши. Она была грубая, слова отвратительные, и пелись они каким-то разнузданным, непристойным тоном. Каждое неприличное слово, их тех, что отец запрещал Элизабет произносить, вызывало аплодисменты пьяных гостей.
Она поднялась на цыпочки, чтобы через красное стекло витражной вставки увидеть, что за ужасная женщина каркающим голосом поет эту гнусную песню. Она была уверена, что ее мать сидит рядом с Кэтлин и морщится от омерзения.
Сердце Элизабет подскочило и застряло у нее в горле, дыхание на миг пресеклось. На самом верху пианино сидела ее мать, открывая рот, из которого и вылетали все эти чудовищные слова. Юбка была задрана до бедер, мать извивалась всем телом, а вокруг, дразня ее и хохоча, стояло несколько мужчин. Такого Элизабет еще никогда не видела.
— Тихо, тихо, парни, успокойтесь вы там! — крикнул из-за барной стойки молодой мистер Флэнаган.
Мужчины не обратили на него внимания, продолжая пожирать глазами мать Элизабет.
— Мамочка, — всхлипнула Элизабет.
Элизабет медленно шла через дорогу к пабу Флэнагана, ее сердце гулко билось от оживших воспоминаний. Она протянула руку и толкнула дверь. Мистер Флэнаган посмотрел на нее из-за стойки и слегка улыбнулся, как будто ожидал ее увидеть.
Маленькая Элизабет протянула дрожащую руку и толкнула дверь. Мокрые волосы прилипли к лицу, с них текла вода, нижняя губа оттопырилась и дрожала. Она в панике оглядывала большими карими глазами зал и вдруг увидела, как один из мужчин, гогоча, потянулся к матери.
— Не трогайте ее! — Элизабет закричала так громко, что сразу наступила тишина. Мать прекратила петь, и все головы повернулись к стоявшей в дверях девочке.
Угол зала, где на пианино сидела мать, взорвался от громкого хохота. Из глаз испуганной Элизабет хлынули слезы.
— Хнык-хнык-хнык! — пропела ее мать громче всех остальных. — Давайте все вместе попытаемся спасти мамочку, да? — Ее глаза остановились на Элизабет. Темные, налитые кровью, они были не похожи на те глаза, которые Элизабет так хорошо помнила, они принадлежали кому-то другому.
— Черт, — выругалась Кэтлин, кинувшись к Элизабет из другого угла. — Что ты здесь делаешь?
— Я п-п-п-ришла, ч-ч-ч-тобы… — запинаясь, произнесла Элизабет в затихшей комнате, растерянно глядя на мать. — Я пришла, чтобы найти маму, чтобы жить вместе с ней.
— Что ж, ее здесь нет! — закричала мать. — Убирайся! — Она угрожающе ткнула пальцем в ее сторону. — Мокрых крысят не пускают в пабы, — захихикала она, опрокинула в рот стакан, но промахнулась, отчего большая часть содержимого вылилась ей на грудь и заблестела ручейками на шее, заглушив аромат ее сладких духов запахом виски.
— Но, мамочка! — всхлипнула Элизабет.
— Но, мамочка! — передразнила ее Грайне, и несколько мужчин засмеялись. — Я не твоя мамочка, — резко сказала она, наступая на клавиши пианино и производя душераздирающие звуки. — Маленькие мокрые девчонки не заслуживают мамочки. Их нужно отравить, всех, всех вас, — сплюнула она.
— Кэтлин, — закричал мистер Флэнаган, — чего ты ждешь? Уведи ее отсюда! Она не должна этого видеть.
— Я не могу. — Кэтлин осталась стоять, пригвожденная к месту. — Мне нужно присматривать за Грайне. Я должна забрать ее с собой.
Мистер Флэнаган открыл рот, шокированный ее ответом.
— Да ты посмотри на ребенка!
Смуглая кожа Элизабет побледнела. Губы посинели от холода, а зубы стучали, насквозь промокшее платье в цветочек прилипло к телу, а ноги в резиновых сапогах дрожали.
Кэтлин перевела взгляд с Элизабет на Грайне, словно оказавшись меж двух огней.
— Том, я не могу, — прошипела она. Было видно, что Том разозлился.
— Тогда я сам отвезу ее домой, надо же иметь совесть! — Он взял связку ключей и, выйдя из-за стойки, направился к Элизабет.
— Нет! — закричала Элизабет. Еще раз взглянув на мать, которой наскучила эта сцена и которая уже была в объятьях какого-то мужчины, она повернулась к двери и выбежала в холодную ночь.
Элизабет стояла в дверях паба, волосы промокли насквозь, по лбу струилась вода и капала с носа, зубы стучали, а пальцы онемели. Теперь зал заполняли другие звуки. Не было ни музыки, ни аплодисментов, ни пения, только звон стаканов и негромкие разговоры. В тихий вечер вторника в пабе оказалось не больше пяти человек.
Постаревший Том продолжал смотреть на нее.
— Моя мать, — крикнула Элизабет с порога, и ее удивило, как по-детски прозвучал ее голос, — она была алкоголичкой?
Том кивнул.
— Она часто сюда приходила?
Он снова кивнул.
— Но были недели, — она с трудом сглотнула, — целые недели, когда она жила с нами.
Голос Тома был тихим.
— Она была, что называется, запойной.
— А отец? — Она остановилась, подумав о своем несчастном отце, который ждал и ждал каждую ночь. — Он ведь знал об этом.
— Ангельское терпение, — ответил Том.
Она оглядела маленький паб, посмотрела на тоже самое старое пианино, стоящее у стены. Ничего не изменилось, разве что возраст вещей.
— Той ночью… — сказала Элизабет, ее глаза наполнились слезами. — Спасибо вам.
Том просто грустно кивнул ей.
— Вы не видели ее с тех пор?
Он покачал головой.
— А вы… вы думаете, это возможно? — спросила она срывающимся голосом.
— Не в этой жизни, Элизабет. — Он подтвердил то, что она сама всегда чувствовала глубоко внутри.
— Папочка… — прошептала Элизабет и выбежала обратно в холодную ночь.
Маленькая Элизабет бежала из паба, дождь больно хлестал ей в лицо, ноги обдавало холодными брызгами, когда она наступала в лужи, а грудь пронзала острая боль при каждом вдохе. Она бежала домой.
Элизабет прыгнула в машину, на полной скорости понеслась прочь из города и вскоре свернула на дорогу, ведущую к дому отца. Приближавшиеся огни означали, что она должна сдать назад, подождать, пока встречная машина проедет, и только потом продолжить путь.
Отец знал правду все эти годы и не говорил ей. Он не хотел разрушать ее иллюзии, и мать всегда стояла у нее на пьедестале. Она думала о ней как о вольной птице, а об отце — как о тяжелой, гнетущей силе, как о птицелове. Она должна как можно скорее увидеть его, чтобы попросить прощения, чтобы все исправить.