отвечающей за дело.
Новое руководство упразднило совнархозы, вернув отраслевую структуру, а ВСНХ преобразовало в Госснаб. Понятно, что предполагавшаяся при «позднем Хрущёве» передача экономических функций от правительства к партии была похерена. Зачем напрягаться? Партийная «элита» и так царила над всеми.
В соответствии с принципом «Русских горок» началось отставание от передовых стран по многим показателям. Верховники хотели бы улучшить положение; программы новых пятилеток неизменно выдвигали планы улучшения уровня жизни советских людей. Но что делать? Этого они не знали. Кроме того, шла весьма затратная холодная война… Впрочем, холодная война — явление не такое простое. Постоянная опасность заставляла держать полумобилизационную экономику, не давая отставать от Запада слишком быстро. Было бы хуже, если бы наши, как называет их В. В. Путин, «партнёры» вдруг сдержали свои инстинкты и прекратили свои нападки на нас. Смотрите, как удачно всё у них получилось в 1990-х: США начали с Россией дружить и брататься, и наша экономика рухнула сильнее, чем за годы Великой Отечественной.
Но вернёмся во времена Л. И. Брежнева.
В 1964‒1965 годах вожди не нашли другой идеи, кроме выдвинутого ещё в конце правления Хрущёва плана реорганизации экономики через расширение прав предприятий, снижение количества плановых показателей, а главное, развитие системы материальных стимулов. В те времена А. Н. Косыгин возражал, а теперь, сам став председателем Совета министров, согласился.
Реформа привела к отрицательным результатам. Почему?
В СССР не было ссудного капитала, взамен в экономике крутилось два вида рублей. Всё производство и инфраструктуру обслуживали безналичные «счётные», или «плановые» рубли; их количество определял межотраслевой баланс, и они погашались взаимозачётами. А наличные «рыночные» рубли население получало в виде зарплат, пенсий и прочих выплат. Нал печатали из расчёта, чтобы было соответствие со стоимостью имеющихся в стране товаров и услуг. Главным условием успеха такой системы был жёсткий запрет на перевод «счётных» рублей в наличные деньги. Предприятия тратили прибыль на расширение производства, постройку дорог, детских садов и прочего, обрастая котельными, посёлками и санаториями. А тратить прибыль на сладкую жизнь начальства, или выдать работникам в виде наличных они не могли.
Верховники брежневской поры не понимали, как устроена экономика страны. И вот, главной целью экономической жизни объявили прибыль, позволив предприятиям получать её как можно больше. Но, предположим, высокую прибыль предприятия получили, — а куда её девать? Дополнительно расширять производство или строить жильё невозможно, ведь все ресурсы уже распланированы, негде взять ни «лишнее» сырьё, ни технику, ни людей. Только и можно, что пустить деньги на премии, переводя «плановые» рубли в «рыночные» наличные. Но это нарушает баланс: количество социалистических, плановых элементов уменьшается, а количество рыночных, капиталистических элементов, растёт.
Это и привело к нехорошим последствиям. Во-первых, Госплан и Госснаб потеряли возможность отслеживать ситуацию, ибо заводы выпускали то, что даст прибыль им, а не то, что подкрепило бы планы власти. Во-вторых, уменьшились поступления в бюджет. Для покрытия дефицита пришлось заимствовать средства из фондов предприятий, что лишало реформу смысла. Стали печатать деньги, не подкреплённые товарной массой. Возникшей инфляцией пытались руководить, повышая цены директивно, раз в год, то на ковры и хрусталь, то на автомобили и золото. Товарный дефицит закрывали, ударно наращивая выпуск водки и закупая импорт на нефтедоллары. Но дыра, через которую «счётные» рубли утекали в фонды материального поощрения, росла, и реформу тихо свернули…
Пятилетка 1966‒1970 годов стала единственной за всю историю плановой экономики, когда директивы практически полностью совпали с фактическим исполнением. Объяснить это можно только массовой подгонкой результатов, ибо как раз в этот период масштабы, разнообразие и динамичность хозяйства превысили критические возможности планирования старого типа. Страна вступила в период застоя — торможения экономического роста, проедания национального богатства, снижения жизненного уровня, бюрократического маразма и массового цинизма.
Всё это время крепчал бюрократизм, нарастал «бумажный вал», то есть количество документов, поступающих сверху вниз и снизу верх. Этот случай тоже описан Лоуренсом Питером. Он утверждает, что для сотрудника, достигшего уровня некомпетентности, характерен специфический набор особенностей поведения. Питер назвал его «синдромом конечной остановки». Для поддержания позитивной самооценки бюрократ пытается создать — и даже не столько для окружающих, сколько для самого себя — видимость компетентности. Для этого он подменяет результативную работу какой-либо другой, внешне легко заметной. И один из признаков синдрома конечной остановки — склонность к формализации, изобретение бюрократических правил, требование от подчинённых точного их соблюдения, даже вопреки объективной целесообразности.
Интеллектуальная часть «элиты», понимая ненормальность происходящего, стала воспринимать всё устройство государства, коммунистическую идеологию и советское отношение к собственности, как неправильные. Партийно-государственная машина внедряла в общественное сознание лживые мифы о процветании, и одновременно «теневая» система информации — самиздат, несла другие, но от этого не менее лживые мифы. Не рабочие и не колхозники, а интеллигенты из «элиты» заговорили «на кухнях» о необходимости перемен, осуждая всё советское. Развал начинался сверху!
Государство стало неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным интересам. Пример этому — ведомственность. Суть в том, что из-за обострения дефицита ресурсов их распределение всё более определялось не стратегическими целями государства, а интересами ведомств. Министерства начали формировать замкнутые «технологические империи». Каждое, вместо кооперации с другими, стремилось развивать собственное производство всего: роботов, электронных компонентов, специализированных станков и автоматических линий, а это усиливало дефицит ресурсов и страшно удорожало продукцию.
Развивалось местничество — сплочение хозяйственных, партийных и советских руководителей на местах против интересов центра и других регионов. В национальных республиках местничество принимало национальную же окраску. Возник новый тип политических субъектов: номенклатурные кланы. Началось неявное разделение страны.
В высших сферах, уж не говоря о более низком слое, процветали протекционизм и кумовство. Сам Брежнев раздавал высокие посты своим друзьям и родственникам. Такая же картина сложилась в республиках: Грузии, Казахстане, Узбекистане и других, где руководящая верхушка формировалась по клановому принципу.
Происходящее было не следствием ошибок или злой воли, а результатом процессов самоорганизации. До 1953 года государство постоянно держало ведомственные и местнические противоречия в центре внимания и регулировало, исходя из общих целей. В ходе десталинизации были ликвидированы те небольшие по размерам или даже невидимые элементы государства, буквально единичные должности, которые занимали люди, ведущие системный анализ всего происходящего. Утрата системности привела к размыванию единого экономического пространства.
Чувствуя себя уверенно (репрессии против них теперь были исключены), представители высшей номенклатуры: министры, секретари обкомов, директора, вроде бы управляющие хозяйством от имени народа, превращались в «как бы» реальных хозяев. Номенклатура совершенно очевидно противопоставляла себя рядовым членам партии и всему народу. А простое чиновничество, не имея собственности, начало «приватизировать» свои должности: взяточничество и коррупция стали явлением повсеместным и обыденным.