ухмыльнулся:
– Вам идет, сэр.
Вслед за Харпером в комнату вошли Виченте и обе девушки. Португалке было не больше пятнадцати, и у нее были длинные черные волосы и блестящие карие глаза. Увидев капли крови на рубашке одного из французов, она плюнула на него, а потом, прежде чем ее успели остановить, схватила штык и ударила обидчика в горло. Фонтан крови ударил в стену. Виченте открыл было рот, чтобы выразить неодобрение, но так ничего и не сказал. Восемнадцать месяцев назад, когда они с Шарпом только познакомились, такой акт самосуда возмутил бы молодого юриста, теперь же он промолчал. Девушка подошла ко второму французу, лежавшему на спине со сломанной челюстью, и занесла над ним штык.
– Никогда не любил насильников, – сказал Шарп.
– Подонки, – согласился Харпер. – Чистые подонки.
Сара замерла в ужасе, не спуская глаз с окровавленного штыка, который юная португалка держала обеими руками. Явно наслаждаясь моментом, девушка посмотрела жертве в глаза и ударила.
– Переодевайтесь, – сказал Шарп Харперу и Виченте. Умирающий захрипел у него за спиной, засучил ногами и затих. – Как ее зовут?
Сара переадресовала вопрос самой португалке и обменялась с ней несколькими фразами.
– Ее зовут Жоана Жасинто. Живет здесь. Ее отец работал на реке, но где он сейчас, она не знает. Говорит, что благодарна вам.
– Хорошее имя, Жоана, – сказал Харпер, переодевшийся в форму сержанта. – Да и девчонка сообразительная, а? Знает, что делать со штыком.
Шарп помог Виченте натянуть голубой мундир, оставив свободной раненую руку.
– Говорит, – продолжала Сара, – что хочет остаться с нами.
– Пусть остается, куда ж ей еще, – сказал Харпер, прежде чем Сара успела выразить собственное мнение.
Темно-коричневое платье Жоаны было разорвано на груди и забрызгано кровью, поэтому она накинула поверх него рубашку одного из французов, а потом подобрала мушкет. Сара, не желая отставать от воинственной португалки, тоже вооружилась.
Не самый внушительный отряд – два стрелка, две женщины и раненый португальский касадор, – но и его сил должно было хватить, чтобы лишить французов их главного трофея.
Шарп повесил на плечо штуцер, подтянул ремень и вышел на лестницу.
* * *
Большую часть вошедшей в Коимбру французской пехоты составляли солдаты собранного совсем недавно 8-го корпуса. Плохо обученные, недисциплинированные, недолюбливающие императора, отправившего их на войну, которую они в массе своей не понимали, новобранцы ко всему прочему еще и хотели есть. Сотни их разбрелись по городу, причем большинство отправились в университет, где, не найдя ничего представляющего для них интерес, выместили разочарование и злобу на учебных корпусах, лабораториях и классах. Коимбра славилась своими исследованиями в области оптики, но для солдат микроскопы, как, впрочем, и секстанты, никакой ценности не представляли. Все было разбито прикладами. Уцелело лишь несколько подзорных труб – их значимость французы осознали, – а вот инструменты покрупнее, которые было неудобно переносить, погибли вместе с наборами ценнейших линз, хранившихся завернутыми в бархат в специальных ящиках. Прекрасные, идеально настроенные хронометры превратились в пружинки, колесики и гнутые корпуса. Собрание окаменелостей разнесли в пыль. Коллекцию минералов, на собрание и каталогизацию которой ушли годы трудов не одного поколения, выбросили в окно. Тончайшей работы вещицы из фарфора безжалостно расколотили, картины вырывали из рам, а что касается библиотеки, то она пострадала меньше других только из-за того, что книг было слишком много, и варвары, изуродовав несколько десятков старинных фолиантов, переключились на более веселое занятие и принялись колотить стоявшие на позолоченных постаментах римские вазы.
Никакого смысла во всем этом не было – французы просто давали выход злости. Ненавидя врага, они мстили ему тем, что уничтожали то, чем враг дорожил.
Старинный собор Коимбры, построенный в двенадцатом веке двумя французами, подвергся штурму со стороны других французов, поскольку стал местом прибежища десятков женщин. Горстка мужчин попыталась защитить своих жен и дочерей, но быстро пала под пулями. Другие солдаты принялись палить по золоченому алтарю, целясь в резные фигурки святых, окружавших печальноликую Деву Марию. Шестилетний мальчик попытался оттащить солдата от своей матери и получил кинжалом в горло, а когда женщина закричала, француз полоснул по горлу и ее. В новом соборе Коимбры, на холме, вольтижеры по очереди мочились в крестильную купель, а когда она заполнилась, принялись окунать в нее захваченных девочек и девушек, нарекая каждую Путаной. Организовавший это сержант продавал потом несчастных всех желающим, устроив что-то вроде аукциона.
В церкви Санта-Круш, старейшей в городе, французы нашли склепы двух первых королей Португалии. Украшенные чудесными скульптурами надгробия вывернули из земли, гробы разбили, а останки Альфонсо Завоевателя, освободившего Лиссабон от мусульман в двенадцатом веке, вытряхнули из погребального савана и разбросали по полу. Сын Альфонсо, Санчо Первый, был похоронен тут же в отделанной золотом белой холщовой рубахе, и какой-то артиллерист, сорвав одеяние, накинул его себе на плечи. После чего исполнил танец прямо на костях. Три солдата подрались из-за найденного в могиле Санчо Первого золотого креста с алмазами. Один погиб, а оставшиеся двое поделили крест, разрубив его пополам. С женщинами, захваченными в Санта-Круше, поступили так, как поступают со всеми женщинами в таких случаях, а мужчин отвели в часовню и расстреляли.
Больше всего солдаты хотели есть. Они вламывались в дома, открывали погреба и подвалы и искали что-нибудь съестное. Продуктов хватало, потому что как следует город не зачищали, но солдат было слишком много, и еды на всех не хватало. Одни набивали брюхо, другие оставались голодными, и недовольство нарастало, чему немало способствовали обнаруженные в тавернах щедрые запасы вина. Услышав, что в нижней части города есть склад с громадными запасами съестного, сотни солдат двинулись туда и натолкнулись на драгун полковника Дюменеля. Некоторые остались в надежде, что драгуны рано или поздно уйдут, другие же, потерпев неудачу, отправились на поиски женщин и добычи.
В рядах французской армии нашлось немного таких, кто попытался остановить разбой. Одного офицера, вставшего на защиту местной женщины, повалили на землю и закололи штыком. Набожного сержанта, оскорбленного происходящим в старом соборе, застрелили. Большинство офицеров, понимая бессмысленность и опасность попыток остановить оргию безобразий, забаррикадировались в домах и просто ждали, пока волна безумия пойдет на убыль; другие же присоединились к