Читать интересную книгу Вербалайзер (сборник) - Андрей Коржевский

Первый же общий ужин быстренько перерос в совокупное освоение вывезенного из Москвы алкогольного ассортимента и дискретно перешел в сладострастное обоюдопознание, – так мирная демонстрация добродушных ку-клукс-клановцев превращается в факельное шествие разгневанных граждан по направлению к ближайшему старому вязу с крепкими нижними сучьями. В нашем случае сучья яблонь, стоявших за школьными окнами, на следующее утро оказались увешанными не всегда почему-то невиноватыми неграми-якобы-насильниками, а всего-навсего вылетевшими через форточки использованными резиновыми изделиями № 2. Немки поразили ловким умением пить водку из горлышка и потреблением противозачаточных таблеток горстями, – дело в советской стране тогда еще малоизвестное. Чешки выделялись общеславянской соглашательской позицией. Немцы и чехи зримо убедились в преимуществах для потребителя, проистекавших из конкурентной борьбы между славянскими сестрами.

Мне как комиссару, лично ответственному за полиморсос (политико-моральное состояние) бойцов отряда, никак нельзя было отвлекаться на индивидуальное межличностное и межполовое общение, кроме того, напиться я должен был последним, чтобы как бы вдруг чего невзначай что-нибудь. Когда из запертых изнутри дверей превращенных в отрядные спальни классов перестали доноситься многообразные соблазнительные звуки, я решил, что пора передохнуть и мне. Дверь класса, в котором стояла моя койка, тоже оказалась запертой изнутри, похоже, на ручку непременной в школах швабры. Однако! Стал ломиться. Минут через пять дверь открыл имевший на теле из всех партийно-комсомольских регалий только бледно-желтые сатиновые семейные трусы в цветочек Вова Безумный. Разговаривать он, конечно, уже не мог, но затуманенные спиртовым фильтром глаза сияли на худом лице, как тракторные фонари в горячих испарениях силосной ямы темной сентябрьской ночью. Из виновато-горделивого его бормотания я вывел, что Безумный наконец-то дорвался до долго искомого тела помощника по интернациональной работе. Вале-би это было, натурально, уже все равно, потому что она, истомившись на ниве братания, отключилась за пару часов до номенклатурного харассмента.

На следующий день побежали с низкого старта трудовые будни. Дамскую часть отряда после короткого инструктажа, ввиду произнесения его на матерной разновидности озерского диалекта понятого только соотечественницами, определили в штукатуры. Впредь это слово иначе, чем штукатары, не произносилось, потому что продавщица в винном магазине постоянно требовала возврата такого же числа штук тары, ящиков то есть, которое было заимствовано для переноса в расположение отряда различных фуфырей. Немцы, например, остро возлюбили плодово-ягодный напиток «Яблочко», превосходивший, с их просвещенной точки зрения, любые другие по схеме цена-качество. Стоил он рубль и восемь копеек, а ударял по тевтонским мозгам, как, наверное, бьет могучий красномордый убиватель кувалдой быку по башке на бойне, – эффект был тот же – с копыт.

Мужская часть отряда разносила и укатывала асфальт на тридцатиметровой высоты крыше строящегося здания, – слепящее солнце быстро выгоняло из потных разной степени загорелости тел похмелье, излишки и грезы о светлом будущем, а черный, раскаленный и маслянистый, похожий в разломах издалека на паюсную икру, асфальт вбирал все это в себя с такой же интенсивностью. На стене под нами среди десятиярусных строительных лесов копошились отрядные девчушки, разномастно и общенелепо упрятанные в рабочую, по их представлениям, одежду. Особо среди них выделялась несоответствием хрупкости строительной конструкции чешка Чиро. Роста в ней было приблизительно метр восемьдесят, и это бы – ладно, но обхватить ее руками в наиболее привлекательной части женского туловища не смогли бы и двое канадских лесорубов, с растянутыми до колен от размахивания блестящими топорами руками. Крупная галапагосская черепаха занимает в биосфере несколько меньше места, чем плоть, окружавшая седалищный нерв дивной пражанки. Проще говоря, Чиров поппер превосходил все мыслимые масштабы, то есть в мысли он не помещался, – он помещался в рабочий комбинезон, сшитый заранее в Праге из двух самого большого размера. Поскользнуться при штукатурных работах может каждый, – цемента и штукатурки на досках лесов было, естественно, больше, чем на стенах, но Чиро поскользнулась первой. Центр ее тяжести целеустремленно и последовательно проломил три уровня лесов, чтобы замереть в носилках с цементом на нижеследующем, – так ледяная глыба с карниза проламывает крышу вашего автомобиля. Ближе к вечеру комиссия из числа руководства отряда была вынуждена подробно осмотреть поврежденный орган на предмет составления акта о производственном травматизме. Увы! – ни одного синяка, ни одной царапины обнаружено не было, и мы зафиксировали только «ушиб мягких тканей, ощущаемый при интенсивной пальпации». Пальпация была, о да! интенсивной, – к перкуссии и аускультации решили не прибегать.

В самом еще начале озерской эпопеи приключилась небольшая, как говаривал первый российский законно избранный, переизбранный и отставившийся дедушка Е. Б. Н., загогулина. Сидим мы это с мастером Серегой на банкеточке в холле у входа. Народец отрядный туда-сюда шастает, гоношится чего-то, явно налаживается злоупотребить, мы – благодушествуем, не препятствуем. Тут же рядом с нами топчется немка Зиги, поджидает кого-то, покуривает. Зиги, значительно уступая Чиро в росте и объеме бицепса, по охвату своего удоборасполагалища проигрывала чешке не столь ощутимо. Далекий от проблем сравнительного языкознания, Серега подробно и со вкусом обозрел Зигины красы с удобного ракурса, восхитился даже. Не предполагая за немкой возможности владения языком Баркова и Северянина, он толканул меня локтем в бок и громко так, отчетливо ехидно сказал: «А представляешь, Андрюха, как эта самая Зиги будет заземляться на унитазик дитячий! Я бы глянул…». Ну, посмеялись. Зиги все оглядывалась, а через минуту, дождавшись своей русской быстроподруги, заговорила с ней по-нашенски, почти что и без акцента, – невдобняк! Ну конечно, эта злободневина моментально распространилась в народных массах, однако и забылась тоже сразу. Не всеми, правда. А к какому драматизму это все привело, я расскажу ближе к финишу.

Было от чего забыть даже такую смехотину. То побежит топиться из-за несчастной любви будущее футбольного репортажа Твалтвадзе, и все его ловят и отговаривают, то обнаружится, что немец Райнер свистнул из кладовой тощий матрасик и постоянно носит его с собой даже на работу, – зачем, дерево эбеновое, зачем? – а затем, что Райнер, оказывается, так увлекся мосластенькой миничешкой Иветтой, что не знает, «как на свете без любви прожить» хоть до обеда. А то еще главная чехиня красотка Дагмар-Даша тайно признается завхозу, что залетела пару месяцев назад, а аборты в Чехословакии запрещены, и завхоз везет ее в Москву, где удачно производится «вышкреб» (чешск.), причем кто-то из подружек стучит на нее в посольство, и получается международный скандальез… Или, к примеру, старшая повариха, после полуночи отловив меня, пьяненького и в тот момент бесхозного, возжелала комиссарского тела, увлекла, подталкивая, в физкультурный зал, приперла дверь гандбольными воротами, втащила бесчувственную гору плоти на холм физкультурных матов и… все напрасно, – то ли так кресало ее стесалось, то ли затравка отсырела в спиртовой среде, но искры кремень не дал, фитиль склонился утомленно…

Безумный возникал у нашего бивуака чаще всего в глубоких тенях среднерусского прохладного вечера, дожидался налива, жаловался на интриги комсомольских бонз, не отпускающих его вторым секретарем в горком партии. Мы сочувствовали. Как-то, после завершения обязательной вечерней программы – выпивон-закусон-обжимон, Володька понизил голос до уровня обсуждения здоровья членов Политбюро и предложил мне выйти под звездопадное августовское небо.

– Ну?

– Комиссар, у меня к тебе просьбочка есть.

– Готов способствовать.

– Нет, не у вас, а пойдем до общежития дойдем, надо мне там с одной парой слов перекинуться.

– А тебе что – переводчик, что ли, нужен?

– Не, ну меня же знают все, как я ее сам-то вызову?

– Я звать буду? Ну ты даешь, меня-то она точно не знает, она ж не выйдет!

– Да выйдет, выйдет, ты позови только, а дальше уж я сам…

– А то, может, тебя и тут подменить, известный наш?

Днем между ткачиховыми общагами ходить было не очень приятно, – из окошек тебя вели десятки, а то и сотни несытых глаз. В темени полуночи я вышел на середину газона между двумя домами и, проинструктированный Безумным, заорал, как лось в тайге перед случкой:

– Галька, выходи давай вниз!

Засветились десятки окон, многоголосье отозвалось:

– Какая?

Мне очень хотелось сказать, что любая, мол, но я назвал фамилию.