Лазоверт. Юсупов закутался в широкую оленью шубу и скрыл лицо под огромной меховой шапкой, которую натянул на уши. Затем оба сели в автомобиль, и уже скоро большая машина катила вдоль Фонтанки к дому Распутина.
Утром того дня Распутин, по своему обыкновению, вернулся домой совершенно пьяный. Чувствуя усталость, он сократил обычную программу. В 10 часов он поговорил по телефону с Анной Вырубовой, что далось ему с большим трудом, поскольку язык еле ворочался во рту и ему было сложно выговаривать слова. Затем быстренько принял нескольких просителей и в сопровождении филеров отправился в баню размяться. Около полудня к нему заехала поздороваться верная Муня. Затем он ушел к себе в спальню отдохнуть и лишь под вечер появился в «святилище», где его с нетерпением ожидали верные последователи. Он с удовольствием прочел телеграмму, сообщавшую, что царь по его желанию назначил министром юстиции Добровольского.
Муня, которой всегда было трудно расставаться с ее любимым батюшкой, спросила, есть ли у него какие-нибудь планы на вечер; сегодня ей хотелось подольше побыть с ним и почему-то особенно тяжело было покидать Григория Ефимовича. Тот с таинственной улыбкой заявил, что намерен выйти в город, но не может сказать куда.
– Я сумею тебя найти, – нежно сказала Муня, – и последую за тобой, хочешь ты того или нет!
– Нет, нет, голубка, – шутливо ответил отец Григорий, – я не могу прийти с тобой туда, куда собираюсь сегодня!
Потом он поцеловал ее в губы, нарисовал пальцем крест у нее на лбу и отпустил Муню со словами:
– Да хранит тебя Господь, душенька! А теперь иди!
Муня с неохотой покинула дом старца, но он так хотел, и было бы невежливо ему не подчиниться. На лестнице она встретила Анну Вырубову, поднимавшуюся к Распутину. Она ей сразу сказала, что Григорий Ефимович собирается вечером куда-то ехать, но напускает таинственность и не хочет говорить куда.
Вырубова принесла Распутину икону, привезенную царицей из Новгорода; он принял ее с радостью и унес в свой кабинет, где поместил среди других икон, обвитых лентами, и поставил перед ней лампадку. Потом он рассказал Анне, что министр внутренних дел Протопопов предупредил его о своем визите по срочному делу и что он скоро приедет. Потом Анна попросила его сказать, куда он отправится этой ночью, и он, зная преданность и не-болтливость своей умной подруги, рассказал о приглашении молодого князя Юсупова и о его желании никому об этом не рассказывать, особенно Головиным.
Все эти тайны не понравились Вырубовой; она усмотрела оскорбление в том, что Юсупов и его жена стыдятся принимать Распутина белым днем и публично. Поэтому она посоветовала ему не ездить. Но старец ответил, что уверен в дружбе князя и, кроме того, он не мог отказаться лечить юную Ирину, поскольку Бог наделил его даром исцеления. Наконец, чтобы положить конец мольбам Анны и успокоить ее, он пообещал ей перенести визит на другой день. Но он по-прежнему был настроен ехать: ему предстояло познакомиться с красивой женщиной, а «Маленький» обещал петь ему цыганские романсы. Кто бы устоял перед такими удовольствиями?
Анна смогла пробыть у отца Григория совсем мало времени, потому что царица просила ее приехать сегодня для долгого разговора о «друге». Ей пришлось скоро уходить; но в дверях она еще раз обернулась и умоляюще сказала:
– Ведь правда, батюшка, ты не поедешь к Феликсу? Ты мне обещал!
Оставшись один, Распутин вызвал служанку, крестьянку Катю Иванову, служившую у него уже некоторое время, и велел приготовить новую рубаху, вышитую цветами, и начистить сапоги; в этот вечер он хотел выглядеть пристойно, поэтому уделил особое внимание своему туалету, как если бы собирался в церковь на Пасху.
Ему никак не удавалось застегнуть толстыми пальцами рубашку, он выругался и отправился на кухню просить о помощи Катю, которая, встав на стул, пришла ему на выручку, говоря, что «эта дура, княгиня Шаховская, пришила слишком большие пуговицы».
В этот момент раздался звонок в дверь: Катя соскочила на пол и побежала открывать: пришел его превосходительство министр Протопопов. С того самого момента, когда Распутин назначил его министром внутренних дел вместо предавшего его Хвостова, Протопопов был постоянным гостем старца и приходил обсудить с ним важнейшие вопросы управления. Он всегда приходил через черный ход и таинственно проскальзывал через кухню в рабочий кабинет Григория Ефимовича, чтобы быть как можно незаметнее. Он был слишком хорошо известен жильца дома, которые знали, что должны молчать о его визитах.
В тот вечер, войдя на кухню и здороваясь со старцем, выглядел он сильно растерянным: он был крайне взволнован, дрожал всем телом и дышал с трудом; наконец, его лицо было бледным, как у мертвеца, а в глазах горел безумный огонек. У Распутина мелькнула мысль, что враги Протопопова, утверждавшие, что тот немного не в себе, были правы; но он жил в страхе Божьем, а для старца это было главным. Григорий Ефимович добродушно поцеловал его и с дружеской улыбкой спросил:
– Ну, что с тобой? Опять мерзавцы из Думы какую гадость устроили?
И потянул гостя в кабинет. Там Протопопов бросился ему на шею, как будто не рассчитывал увидеть в живых. Наконец он не выдержал:
– Григорий Ефимович, заклинаю тебя, не выходи в ближайшие дни из дому! Я приказал, чтобы агенты особенно внимательно следили за домом, потому что против тебя готовится заговор! Умоляю тебя, будь осторожен, никуда не ходи в одиночку, не посещай кабаков, никуда не езди! Я опасаюсь худшего!
Распутин дослушал до конца, не произнося ни слова. Этот Протопопов действительно хороший человек, но правда и то, что временами бывает ненормальным! Его возбуждение было слишком очевидным, из-за чего его не следовало принимать всерьез.
– Спасибо тебе, милок! – мягко сказал он, беря его за руку. – Но ты сегодня слишком переволновался.
Старец поглаживал его, словно успокаивая, и продолжил твердым тоном:
– Ничего не бойся. Я в руках Божьих, и без Его попущения со мной ничего не случится! А теперь возвращайся домой и отдыхай. А у меня есть еще одно важное дело.
Эти слова явно положительно подействовали на министра. Спокойствие Распутина развеяло его страхи.
– А! Новая подружка? – с улыбкой спросил он, уходя.
Но Григорий Ефимович не ответил, а только подтолкнул его к кухне:
– Иди! Иди! Мне пора одеваться!
Едва успел Протопопов выйти из квартиры Распутина, как в дверь снова позвонили. Это была довольно полная, элегантно одетая блондинка лет сорока пяти; в последнее время она часто бывала здесь, хотя никто не знал точно, кто она. В доме Распутина ее называли