После неудачной попытки Корнилова захватить власть развал пошел уже быстрым темпом. Умеренные комитеты заменялись крайними, и положение делалось напряженное. До большевистского переворота мне еще кое-как удавалось сохранять подобие порядка, но, когда пришло известие о событиях в Петербурге и о вступлении Ленина с компанией во власть, я понял, что делать уже больше нечего. Съездил в Болград и, посовещавшись с генералом Цуриковым, я по его примеру образовал революционный комитет, которому и передал власть, но предварительно передал также оборону участка румынскому адмиралу Скодре.[274] Скодра сначала поморщился, но затем снесся с Яссами и согласился, несмотря на то, что у него было всего две роты матросов. Видимо, румыны уже решили вступить в переговоры с Германией.
Революционный комитет сейчас же избрал триумвират из солдата, матроса и прапорщика Нижерадзе, которые и приняли у меня бразды правления. Из этих трех лиц самый несимпатичный был прапорщик, который явно стремился к провокации всех начальников, но, по счастью, ему этого не удалось. По его проискам сейчас же была назначена ревизия дел штаба, которой никаких упущений обнаружить не удалось. Наоборот, чины штаба, собравшись на пленарное заседание, решили мне преподнести по правилам, изданным Керенским, солдатский Георгиевский крест. Прапорщик скрежетал зубами, но все же был вынужден подписать мой патент.
С этого времени я сделался только зрителем всех событий, которые продолжали развиваться в порядке окончательного разложения. В Килии остатки 4-го полка, стоявшего там, произвели еврейский погром и разграбили полковые суммы. Измаилу угрожало то же самое, но здешние жидки уплатили порядочную сумму и наняли из тех же солдат вооруженную охрану и таким образом откупились от погрома.
Председатель объединенных комитетов футурист Филонов, когда-то имевший большое влияние, на одном из митингов был избит толпой и после этого случая потерял всякий авторитет. Триумвират, меня сменивший, также сам еле влачил свое существование, хотя и продолжал писать декреты. Мое положение пока не изменилось. Я был свободен и по вечерам даже выходил на прогулку по городу и мог бы уехать куда хочу, но я положительно не знал, куда ехать при полном развале на железных дорогах, и потому предпочитал оставаться в Измаиле, где меня все знали и относились ко мне хорошо.
В декабре в Измаил пришел карательный миноносец из Севастополя и потребовал моей выдачи для следствия и суда. Комитет собрался на пленарное заседание и постановил отказать в моей выдаче, так как судить меня незачем, и, наоборот, они все мною очень довольны. Признаюсь, я пережил довольно неприятные минуты, пока решалось это дело, и очень удивился, что комитет решил проявить такую твердость. Так карательный миноносец и ушел без всякого успеха.
Конец декабря и начало января прошло на мирном положении. В Измаиле остались только человек 300 солдат и комитеты, которые распродавали казенное имущество и сколачивали себе деньгу. Настроение у всех было самое миролюбивое, как у всех коммерсантов. Мы праздновали мирно праздники Рождества Христова и даже недурно продовольствовались, так как в Бессарабии еще всего было много.
Мирное житие товарищей солдат и матросов было внезапно прекращено румынами. Однажды ко мне пришел мой бывший адъютант и сообщил, что комитет находится в большой панике. Получено известие, что румынские войска заняли Болград и разоружили местный гарнизон. День и ночь шли заседания комитета, и после долгих споров решили защищать Измаил до последней капли крови, о чем объявили населению, а сами ночью перебрались на суда и приготовились к спешному отплытию. Ко мне накануне явился член триумвирата солдат Егоров, объявил, что они думают защищаться, и спросил меня, не соглашусь ли я принять начальство над обороной Измаила.
Я мог только рассмеяться на такое предложение и спросил, кем же я буду командовать. Оказалось, что никто драться не хочет. Он ушел от меня сильно смущенный.
Прошла довольно тревожная ночь, и после полдня 17 января послышалась ружейная стрельба. Оказалось, что румыны для производства впечатления на жителей выпустили несколько очередей шрапнелей с высоким разрывом.
От этой стрельбы слегка пострадал один из прапорщиков, мирно сидевший за столом и обедавший, когда к нему в комнату влетел неразорвавшийся снаряд и штукатуркой со стены ему слегка поранило ногу. Вслед за пальбой румыны без сопротивления вступили в город. Защитник Измаила нашелся только один. Какой-то пьяный матрос сел верхом на лошадь и один с саблей бросился в атаку на румын, подходивших уже к центру города. Бедняга был сбит с лошади, взят в плен, предан суду и расстрелян за вооруженный бунт против законной власти. Я пробовал его спасти и ходил к начальнику гарнизона, но из моего ходатайства ничего не вышло.
Румыны быстро навели порядок и тишину в Измаиле. Беспорядочная стрельба в городе для развлечения прекратилась, и город принял прежний дореволюционный вид. Все солдаты разбежались по деревням, а флот попробовал обосноваться в Вилкове, но после нескольких выстрелов румынских мониторов и он решил подобру-поздорову отплыть в Одессу.
Несмотря на неприятную картину чужестранного засилья, должен сказать, что чувство спокойствия и безопасности, которые мы испытали по приходе румын, превозмогло ненависть к захватчикам. Румыны сделали регистрацию, и на нее собралось около 300 офицеров, явившихся из различных мест, где они скрывались. Мне было предложено быть русским начальником гарнизона, но я отклонил от себя эту честь, так как считал, что, служа румынам, до некоторой степени покажу солидарность с ними. Это несколько охладило наши отношения, бывшие до того очень хорошими, так как многие из них были раньше моими подчиненными.
Румыны понемногу начали румынизацию Бессарабии, но делали это довольно постепенно. Вначале они говорили, что берут Бессарабию только как бы на хранение, желая ее сохранить в порядке и передать снова России как только в ней установится сильное и признанное народом правительство. Вместе с тем румыны начали организовывать, не щадя средств, свою румынофильскую партию и создали для Бессарабии фиктивное подобие представительства, так называемую Сфатул Церию, которая и сделалась центром румынской пропаганды. Однако, несмотря на все их ухищрения, не только русские, хохлы, болгары и турки, населявшие южную и восточную Бессарабию, но даже и молдаване, говорившие на румынском языке, не поддавались пропаганде и явно тянули к России.
Мы, то есть несколько русских семейств, временно оставшихся в Измаиле, продолжали жить своей жизнью, не вмешиваясь в политику и оставаясь в роли спокойных наблюдателей. Нам жилось неплохо, потому что у нас были небольшие сбережения, и мы решили оставаться и ждать развития дальнейших событий.