— Уродов везде хватает.
— Да, понимаю, но… Я сама родом из Гусь-Хрустального и… другие там люди. Вот хоть ты тресни — другие. Городок наш, конечно, поменьше, победнее, и народу не так много, как в Муроме, однако все же не деревня, и в нем есть что делить, есть за что бороться. Но иначе там все, даже не знаю, как сказать, гнилья, что ли, в людях меньше, другие они. Не то чтобы добрее или честнее, а просто человечнее.
— Я и сам заметил, — признался Стас, размазывая по столу мокрый кружок из-под донышка стопки. — Но это еще что. Ты вот пошатайся с годик по деревням да фортам, так тебе потом и Гусь родной змеиным гнездом покажется. Там люди куда проще, чем в городах. Да и могут ли они другими быть, когда отродясь у них заботы все вокруг топоров, мотыг и лопат вертятся? Как поле вспахать в срок, засеять, поливать, полоть, охранять, собирать урожай, потом хранить его, да так, чтоб еще и не отобрали все, над чем трудились полгода. А зимой — дров навозить из лесу, скотину до весны уберечь, от зверья оголодавшего отбиться, в том числе и от двуногого. Когда им про хуйню-то всякую думать? Извини, вырвалось. Оттого, наверное, и люди там лучше, душевнее вроде как. А ты их оттуда вытащи, из деревень ихних, да засунь в этот гадюшник, что Муромом называется, через год-другой большинства и не узнаешь даже, скурвятся, суки, хуже коренных. Я таких видел, знаю, не в Муроме, правда, во Владимире. И чем лучше человек был, тем паскуднее становится. Мягкое нутро у него, не задубевшее. Там-то, в деревне, все просто было и понятно, тяжело, да, но просто. Все знают друг друга как облупленных, все на виду. Если хреново ты относишься к кому, так и смысла нет скрывать, все равно же понятно, а если хорошо — так можешь быть уверен, что и тебе не из подхалимства блядского руку подавать будут. И вот попадает такой простачок деревенский в город. Рубаха-парень, душа нараспашку. А кругом уже волчары местные слюну пускают, хитрые, прожженные. Зазевался — и без портков тут же. Раз наебут нашего хорошего человека, второй наебут, а на третий раз он им уже хуем помашет, ученый. Пойдет и сам прокинет раздолбая от сохи какого-нибудь, такого же, каким сам вчера был. А что? Им можно, а мне нельзя? Потерял свое, так надо назад отбить, и по хрену, у кого именно. Да не просто отбить, а так, чтобы сторицей хватило селянину этому науки. Меня учили, и я научу, да пожестче еще. Большой город, он как болото — затягивает. Оглянуться не успеешь, и уже с головой в жиже. Тут человеческий облик только сильные и упрямые сохранить могут. Стыдно признаться, — усмехнулся Стас, — но я и сам уже квалификацию паскудную подрастерял. Но ничего, Муром быстро в чувства приводит, хоть и больно бывает иногда.
— Ваш эскалоп, — возник, будто из пустоты, словоохотливый официант.
Проявив чудеса сдержанности, ни слова больше не говоря, он поставил на стол две тарелки с круглыми сочными шмотками жареной свинины, после чего так же незаметно исчез.
— Вот молодец! Может же, когда захочет, — похвалил Стас. — Ну, предлагаю за стойкость выпить, чтоб никакие топи нас не засосали.
— Поддерживаю, — ответила Катерина, и они, чокнувшись, опустошили стопки.
— М-м, а под этот — как его? — под эскалоп действительно неплохо идет. Повторим?
— Наливай.
Ласкающая ухо мелодия из лязга ножей и звона стопок проводила в последний путь свинину, салаты и почти оба графина наливки. В желудке образовалась приятная тяжесть, тепло растеклось по разомлевшему организму, и даже мир вокруг стал казаться хоть немного, но лучше. Стас и Катерина смотрели друг на друга чуток затуманенными глазами и думали на очень схожие темы.
— Кхе, слышь, друг, — к столу шаткой походкой прикондыбал несвежего вида хлыщ и, фамильярно опершись Стасу о плечо, задышал в лицо одуряющим букетом из квашеной капусты, самогона и гнилых зубов, — можно с бабой твоей сплясать, а?
Стас поморщился и, задержав дыхание, дождался конца неспешной речи с завершающим ядреным выдохом, имитирующим дружеский смех.
— Я думаю, что не стоит этого делать, — произнес он тихо и спокойно.
— Вот как? — хлыщ развел руками и, скалясь, оглянулся на делегировавшую его компанию из четырех жлобов, находящихся в крайней степени подпития. — Он, оказывается, думает! Представляете? — после чего снова перевел струю затхлого дыхания на Стаса. — Тебе что, жалко, если я шмару твою чуток помацаю?
— Именно так.
— Хе. Ну ты, сука, наглый, — с этими словами хлыщ убрал руку с плеча Стаса и направил ее к себе за пазуху, но до цели рука так и не дошла, заломившись назад и побудив тем самым зубы к стремительной и жесткой встрече со столом.
Самоуверенный ловелас согнулся пополам и с греющим душу хрустом отгрыз от столешницы изрядный кусок, оставив снаружи пять гнилых пеньков, которые раньше, источая зловоние, мирно покоились в ротовой полости, после чего расслаблено сполз на пол.
— А ну-ка жопы свои верните на место! — Стас выхватил пистолет и направил в сторону пьяных мордоворотов, поднимающихся из-за стола. — Пожалуйста.
Краем глаза он заметил, что «Глок» Катерины уже покинул кобуру и смотрит в том же направлении.
— Хватит! — раздался позади властный окрик, сопровождаемый щелчками взводимых курков.
Стас обернулся и не поверил своим глазам — перед ним стоял официант уверенно сжимающий в руках обрез.
— Мне тут крови не надо.
— Никто крови и не хочет, — ответил Стас и медленно убрал пистолет в кобуру, Катерина неохотно последовала его примеру. — Мы уже как раз собирались уходить. Сколько с нас?
— Три монеты ровно.
Стас положил на стол названную сумму и, взяв Катерину под руку, проследовал к двери, сопровождаемый нацеленными в спину стволами.
— Ну ни хрена, — задумчиво выговорил он, стоя на улице, возле крыльца «Мирного атома». — Чего только не бывает.
— Спасибо тебе, — Катерина взяла Стаса за руку.
— Да ладно. Что еще делать-то было? Таких уродов на… — дальше он договорить не смог, горячие обжигающие губы закрыли его рот, выгнав из головы все мысли кроме одной.
— Поедем ко мне, — произнесла Катерина со сладким придыханием.
— К тебе? — глупо переспросил Стас, глотая холодный воздух. — А… да, к тебе. Я только это… в номер заскочу.
— И быстро.
Глава 14
Катерина сладко потянулась, скинув одеяло, и прохлада сырого осеннего утра заставила капилляры сузиться, поднимая крохотные волоски на бархатной коже. Рука скользнула по остывшей простыне и замерла. Серо-голубые глаза раскрылись и тут же сомкнулись вновь под лучами восходящего солнца, заглянувшего в окно. Она села, потерла озябшие плечи, и взгляд ее упал на прикроватную тумбочку, где, придавливая собою листок бумаги, лежал маузер. Катерина едва заметно улыбнулась, пробежалась пальцами по холодному металлу и, вытащив из-под него записку, прочла: «Оставляю ствол тебе на ответственное хранение. Извини, что ушел так, втихую, не могу будить спящего ангела. Есть дела в городе. Скоро вернусь. Целую. Стас».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});