- Пожалуй, что нет. Не соответствует, - после минутного раздумья ответил Тугодум.
- Вот и мне кажется, что не соответствует, - сказал я. - В этом эпизоде, который мы с тобою сейчас вспомнили, Остап предстает перед нами как предводитель компании мелких жуликов, путающихся на дороге и мешающих движению светлой и прекрасной, полноценной, настоящей жизни, которой якобы живет весь советский народ. Но если бы это было действительно так, мы, читатели, должны были бы желать, чтобы все жульнические планы Остапа провалились. Чтобы он, как сказано об этом в финале второго романа, и в самом деле "переквалифицировался в управдомы", то есть нашел свое место в этой "настоящей" жизни. Однако нам почему-то смертельно этого не хочется. И такой исход, надо думать, тебя бы сильно разочаровал, ведь верно же?
- Еще бы! - сказал Тугодум.
- А почему? Подумай!
- Ну... - замялся Тугодум. - Я думаю, потому что управдом - это как-то мелко для такого человека.
- Ну, не в управдомы, а... ну, я не знаю... допустим, если бы он стал инженером вроде того молодого человека, за которого выходит замуж Зося Синицкая...
- "Фемиди-Немезиди"? - засмеялся Тугодум.
- Вот-вот! Тогда бы Зося вышла не за него, а за Остапа, и они образовали бы дружную, образцовую советскую семью, и были бы счастливы, и вместе строили бы новую, прекрасную жизнь...
- И она покупала бы ему носки с двойной пяткой, - насмешливо сказал Тугодум.
- А что в этом плохого? - спросил я.
- Не знаю. Скучно как-то, - сказал Тугодум. - Разве Остап для такой жизни годится?
- Вот! - обрадовался я. - Вот сейчас ты, как говорится, золотое слово молвил. В том-то вся и штука, что Остап для такой жизни не годится. И не потому, что он хуже тех, кто готов ею довольствоваться...
- А потому, что лучше?
- Да нет! Просто потому, что он - другой. Обрати внимание. Содержанием обоих романов Ильфа и Петрова стала погоня за деньгами. И в первом, и во втором романе Остап Бендер предстает перед нами как человек, для которого эта погоня - главная цель его существования. Может даже создаться впечатление, что весь смысл своей жизни он видит только в обладании "золотым тельцом". Это вроде бы даже подтверждается шутливой эпитафией, которую помнишь? - он сам себе сочиняет...
- "Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка", вспомнил и процитировал Тугодум.
- Вот-вот!.. Но на самом деле эта ироническая эпитафия неверна. На самом деле Остап - не стяжатель. Он художник. Главное для него - не деньги, не результат этой бешеной погони, а сам ее процесс. Не сам клад нужен ему, а именно вот этот бешеный азарт добывания клада, вся эта увлекательная, хитроумная игра, с ее с ходу импровизируемыми поворотами, вдохновенными озарениями и экспромтами... На самом деле стяжатель не Остап, а - Корейко. Он, может быть, для того и выведен в романе, чтобы читатель резче ощутил, как разительно не похожи они - серый, тусклый стяжатель и ослепительный, фонтанирующий искрометными идеями великий комбинатор.
- Ну, положим, - засомневался Тугодум. - Гонится то он все-таки за миллионом.
- Да, гонится. Но сравни его с Александром ибн Ивановичем. Тот наслаждается самим фактом обладания своими миллионами. А Остапу, когда цель достигнута, когда миллион уже у него в руках, это обладание вожделенным богатством не приносит счастья. Потому что оно не насыщает его душу. Не зря - помнишь? - он даже порывается в какой-то момент отослать этот свой миллион Председателю Государственного банка.
- Но ведь не отослал же! Тут же спохватился и кинулся назад за своим чемоданчиком.
- Верно, - согласился я. - Но в тусклой душе Александра Ивановича Корейко такой порыв не мог бы даже и возникнуть!
- Я понимаю, - задумался Тугодум. - Вы хотите сказать, что Остап по своей природе не жулик. Что жуликом он стал случайно, потому что не нашел своего настоящего места в жизни.
- Ты совершенно правильно меня понял, - сказал я.
- Хорошо. Допустим, вы правы! Остап не стяжатель, не приобретатель, как Чичиков. Но кто же он тогда? "Великий комбинатор" - это ведь не профессия?
- Вот это интересный вопрос! Ответить на него не так то просто, поэтому я начну издалека. Был в России такой замечательный писатель - Василий Васильевич Розанов. Человек он был, мягко говоря, весьма консервативных взглядов. Так называемых революционных демократов Чернышевского, Добролюбова и прочих - терпеть не мог. Сочинения их считал величайшим злом для России. Сравнивал этих писателей с гнойной мухой, сидящей на спине быка, везущего тяжелый воз. И вот этот самый Розанов написал однажды про ненавистного ему Чернышевского такое:
ИЗ КНИГИ В. В. РОЗАНОВА "УЕДИНЕННОЕ"
Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства - было преступлением, граничащим со злодеянием... Каким образом наш вялый, безжизненный, не знающий, где найти "энергий" и "работников", государственный механизм не воспользовался этой "паровой машиной" или, вернее" "электрическим двигателем" это не постижимо. Такие лица рождаются веками и бросить в снег, в глушь, в ели и болото... это... это черт знает что такое... Черт знает что: рок, судьба, и не столько его, сколько России.
- Интересно! - сказал Тугодум, дочитав эту цитату до конца. - Но при чем тут Остап Бендер?
- А при том, - сказал я, - что так же преступно было не использовать для нужд общества и энергию Остапа Бендера. Не его одного, разумеется, поскольку он - образ собирательный, а множества Остапов Бендеров. Безусловно, это тоже было "преступление, граничащее со злодеянием". И вот об этом, в сущности, и написаны оба романа Ильфа и Петрова.
- Вот уж не думал! - сказал Тугодум.
- Ты знаешь, - улыбнулся я, - скорее всего, и они сами об этом не думали.
- То есть как?
- Ты ведь помнишь признание Евгения Петрова, что Остап был задуман им и Ильфом как фигура вспомогательная, но, помимо их воли и даже как бы вопреки их авторской воле, выбился в главные герои? Так вот, это признание свидетельствует, что создатели "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" были настоящими художниками. Ведь с Остапом у них, в сущности, произошел тот же казус, что у Пушкина с Татьяной, которая - помнишь? - "удрала штуку", как выразился Пушкин" неожиданно для него и даже против его воли вышла замуж за генерала.
- При чем тут Пушкин и Татьяна? - удивился Тугодум. - Пушкин, может, и не шутил. А уж Петров-то точно говорил это про Остапа не всерьез, а в шутку.
- Как тебе сказать! Конечно, он сделал это свое признание в свойственной ему юмористической форме. Но самую суть дела он изложил довольно точно. Обрати внимание: даже убить Остапа Ильф и Петров не смогли. С присущим этому персонажу нахальством он заставил их воскресить себя и тоже против их воли - выбился в главные герои и следующего их романа. Как ты думаешь, почему это произошло?
- Ясно почему, - пожал плечами Тугодум. - Просто им жалко было с ним расставаться.
- Верно. Но в этом нежелании расставаться с полюбившимся им персонажем проявился безошибочный художественный инстинкт, подсказавший им, что этот поначалу эпизодический персонаж, ставший так нахально "выпирать из приготовленных для него рамок", являет собой главное их художественное открытие.
- Прямо уж открытие! - усомнился Тугодум.
- Представь себе, - сказал я. - Фигура Остапа - независимо от желаний и намерений авторов - это гимн, настоящий гимн духу предпринимательства. И главное ощущение, пусть даже неосознанное, возникающее у читателя дилогии, лучше всего может быть выражено как раз вот теми словами Розанова, которые я приводил. Разве только слегка перефразированными. Настоящим преступлением было не использовать этот могучий творческий дар, загнать на обочину жизни, превратить в мелкого жулика человека, предназначенного для совсем иного, неизмеримо более важного поприща.
- А для какого? - вновь охладил меня Тугодум. - Я ведь вас уже спрашивал, кто он, Остап Бендер, по профессии? Вернее: кем бы он мог стать, если бы его не загнали, как вы говорите, на обочину?
- Я тебе уже ответил: предпринимателем. Создав своего Остапа, Ильф и Петров отчасти искупили давний грех великой русской литературы, где фигура предпринимателя являлась перед нами либо в образе жулика Чичикова, либо в худосочном, художественно убогом облике гончаровского Штольца. В отличие от Штольца, Остап - художественно полнокровен. А в отличие от Чичикова, он жулик не по призванию, а по несчастью.
- По какому такому несчастью? Что его заставило-то стать жуликом? снова прервал мой пылкий монолог Тугодум.
- Жуликом, - сказал я, - его сделали обстоятельства, имя которым социализм. Может быть, тебе это сравнение покажется слишком смелым или даже кощунственным, но я бы осмелился уподобить Остапа художнику или поэту, которому, как Тарасу Шевченко - помнишь? - запретили рисовать и сочинять стихи. Разница только в том, что Шевченко было запрещено прикасаться к холсту и бумаге высочайшим повелением, относящимся к нему персонально, а Остапу и таким, как он, не позволило заниматься любимым делом само устройство того общества, в котором ему выпало жить.