— А пес вас знает, может, и в самом деле приведете рыбу. Народ теперь такой…
Все заговорили, зашумели разом, но Голубничий, одной рукой названивая по телефону, другой уже выпроваживал собравшихся из кабинета: до свиданья, товарищи, до свиданья!
— Ты по какому делу ко мне? — спросил он гостя, когда все разошлись.
Старик объяснил, что у них в становище неожиданно ушел с работы портовый надзиратель и, стало быть, им нужен новый.
— Подберем, — сказал Голубничий.
Он набросал на листке из блокнота несколько слов, объяснил старику, куда следует обратиться, и, когда тот уже уходил, сказал:
— Всегда заходи прямо ко мне, всегда рад тебя повидать.
— Меня, чего доброго, посадят на самолет селедку высматривать.
— А что ж? — соглашался внук. — И посадят.
Перед тем как улечься спать — спозаранку, как укладываются в становищах, — старик еще раз проверил, все ли он сделал в городе дела, и нашел, что всё в порядке. Новый портнадзиратель, правда, ему не слишком нравился. Портовый надзиратель — должность очень серьезная. Он следит за погодой и смотрит за тем, чтобы боты и механизмы были в исправности. Рыбацкая жизнь во многом зависит от его глаза. А этот, хоть у него и было штурманское свидетельство и порядочный морской стаж, старику определенно не понравился. Слишком уж он лебезил перед ним и чересчур торопливо соглашался с тем, что «рибочку надо уметь брать». Нехорошо было и то, как он нянчился со своим здоровьем, по которому будто бы и списался на берег. «Я боюсь, товарищ Кононов, боюсь, — приговаривал он, кашлял и указывал на грудь, — легкие у меня слабые». Когда человек слишком заботится о своей собственной персоне, будет ли он думать о других? А должность портнадзирателя требует большой заботы о людях.
Старик попытался вспомнить, как зовут этого штурмана, и не мог.
— Как его фамилия-то? — спросил он у внука.
— Кого?
— Да этого… щуплого… Который у нас будет работать.
Внук уже засыпал.
— Который у нас будет работать? — переспросил он сонно. — Егешко.
Глава VI РАЗГУЛ
Лиза простилась со мной равнодушно. Выходя из вагона, она кивнула мне головой и сразу же затерялась в толпе пассажиров.
Так же коротко простились со мной капитаны. Голубничий только крикнул на прощание:
— Так запомните: «РТ89», капитан Сизов.
Пожалуй, если бы я не спрашивал дорогу у встречных, я все равно нашел бы промысловый порт по запаху свежей рыбы, которой тут пахло все — дощатые мостки, рабочие в брезентовых робах, даже стены домов и складов. Выпотрошенную рыбу везли на вагонетках, тащили в корзинах, и — батюшки! — что это была за рыба! Груда серых хвостатых, распластанных в лепешку чудовищ — каждое длиной метра в три — лежала прямо на мостках; как ни спешил я в управление флота, однако не мог не спросить у пробегавшего мимо матроса: что это такое?
— Акулы, — был ответ.
А дальше, в проулках между домами и окладами, лесом вставали мачты и корабельные трубы. Запах рыбы, оглушительный крик чаек, носившихся вокруг, гудки и грохот разгрузочных кранов, — это и был порт.
Все вышло так, как сказал маленький капитан. В управлении флота меня без разговоров записали в команду 89-го и не позже завтрашнего утра велели явиться на судно. Теперь я сколько угодно мог называть себя моряком. Матросская карточка лежала у меня в кармане.
Это было примерно около часа дня. А в три часа дня, когда я, осмотрев добрую часть города, искал какую-нибудь столовую, чтобы пообедать, мне повстречался матрос.
До сих пор я со стыдом вспоминаю все то, что произошло после этой встречи. Ведь такой чудесный был день! Я шел по незнакомому мне городу, видел залив и корабли, видел снежные горы, обступавшие город, разглядывал дома, улицы, прохожих, и все было чудесно. Солнце, низкое, полярное солнце, грело и светило вовсю. Капало с крыш на солнечной стороне улиц. Несколько раз мне казалось, что впереди себя в толпе я вижу Лизу, я ускорял шаг, нагонял и убеждался в том, что это незнакомая мне девушка. Нет, я не грустил тогда. Я просто думал и думал о том, как мы все-таки встретимся с ней, и, уж конечно, это будет не такая обычная встреча на улице… Смешно говорить — я додумался даже до кораблекрушения! Пассажирское судно, на котором едет она в становище, садится на скалу, а мы, матросы случившегося неподалеку тральщика, молодцы в брезентовых робах, снимаем пассажиров на шлюпки. Когда впервые в жизни идешь по незнакомому городу, да еще в такой солнечный день, простительны самые глупые мечты. А город вокруг меня был новый, день солнечный, и море лежало совсем близко. Вот-вот поднимешься повыше в гору — и увидишь.
Но я уже сказал, что мне навстречу попался матрос.
Он стоял на перекрестке, засунув руки в карманы, потухшая папироса торчала у него во рту. С первого взгляда было ясно — делать ему совершенно нечего. На ногах у него были высоченные сапоги с приспущенными и вывернутыми наизнанку голенищами, так что пониже колен образовались огромные раструбы. Выглядело это очень лихо. А на голове у матроса был красный шерстяной берет, тоже очень лихо нахлобученный на ухо.
Лениво он оглянул меня с головы до ног. Физиономия у него была сонная, мятая, небритая. Он зевнул, и за два шага от него запахло спиртом.
— Аркашка! — крикнул я, хватая его за руку.
Он сощурился.
— Ну, — процедил он сквозь зубы, — действительно, меня зовут Аркадием Семенычем. А если вы меня знаете, то где же ваше «здравствуйте»?
В школе мы с ним никогда не дружили. Аркашка был на четыре класса старше меня, и вот уже три года, как бросил школу. Я знал, что он где-то плавает, но у меня и в мыслях не было, что мы с ним столкнемся в Заполярье. Я ужасно обрадовался. С каким восторгом разглядывал я его сапоги с раструбами и заломленный на ухо шерстяной берет! Аркашка был настоящий моряк.
Наконец он соблаговолил меня узнать, и на его сонной физиономии даже появилось нечто вроде приветливой улыбки. Я рассказал ему все: как и зачем я попал в Заполярье и на какое судно приписан, — а потом стал расспрашивать сам о море, о плавании, обо всем, что меня интересовало.
С первых же слов он меня точно холодной водой облил.
Я спрашиваю, например:
— Как в плавании — не тяжело?
— А что — плавание! Мура все это…
— Погоди, — говорю, — почему же мура? Все-таки море…
— Навоз — твое море!
— Но ребята-то на судах хорошие?
— И ребята, — говорит, — навоз.
Я поначалу испугался его мрачности, а потом она меня рассмешила. Казалось, спроси его: «А как тут весной, Аркашка, солнце греет?» — он сплюнул бы и пробубнил: «Солнце — навоз, и весна — навоз, всё, брат, навоз».