— Чудило ты, — сказал старик, — и пускай, на здоровье, едут. Значит, город у нас как город, а не дыра по пути к моржам.
Часу во втором дня он вошел в подъезд невысокого дома, возле которого стояло в линейку много легковых машин. Он поднялся на второй этаж, внук шел за ним. В большой приемной он подошел к женщине, сидевшей за столом; у женщины было озабоченное лицо, но, как только она увидела старика, через стол протягивавшего ей руку, сразу же улыбнулась и поднялась с места,
— Редкий, редкий вы у нас гость.
— Начальник у себя? — спросил старик.
— Заходите, товарищ Кононов.
Она распахнула дверь в соседнюю комнату. Это был просторный кабинет; прямо от двери, во всю длину кабинета, стоял стол, накрытый красной тканью, а поперек — другой, письменный, на тяжелых тумбах, и за столом сидел белобрысый человек с орденом на лацкане пиджака.
— Гром тебе и молния! — крикнул он, поднимая голову навстречу вошедшему. — Садись.
Старик сел. По всему было видно, что тут, в кабинете директора рыболовецкого треста, только что окончилось заседание. Стаканы с недопитым чаем стояли на столе, и пепельницы полны были окурков. Народ еще не разошелся. Тут были люди в штатском, в полувоенных гимнастерках, были моряки промыслового флота, военные моряки и морские летчики.
— Не берет тебя время, мореход, — сказал Голубничий, оглядывая спокойное лицо гостя. (Старые рыбаки-поморы называют себя мореходами.)
Старик сощурился:
— А я так думаю, что уже обманул свою смерть. Памятник-то мне уже поставлен…
Толпившиеся в кабинете люди перестали разговаривать между собой и оглянулись. Голубничий захохотал.
— Это он правду говорит, зеленая лошадь! Памятник-то ему уже поставлен!..
И он рассказал, что в Архангельске в самом деле стоит монумент партизанам, убитым белогвардейцами, в том числе и партизану Кононову. А партизан Кононов вовсе и не погибал; ему прострелило грудь навылет, он отлежался у какого-то мужичка в амбаре и месяца через полтора явился в Архангельск. Смотрит, а уже на мраморной доске его имя, отчество и фамилия — полностью.
Все развеселились, потом Голубничий спросил:
— Так как живешь все-таки?
— А не так, чтобы очень, — сказал старик.
— Это почему же?
Старик покосился — дескать, шутишь, пустой разговор ведешь, а я не желаю шутить — и смолчал.
— Рыбы нет, — ответил за него Голубничий. — Знаю. Всё ждете, пока сама не зайдет в губу, чтобы ведрами брать, как в позапрошлое лето. В море надо уметь брать рыбу!
— В море, — проворчал старик. Уж кто-кто, а он-то, кажется, знал море. Море не подчиняется человеку, — так было, так оно и будет. Он хотел сказать, что вот всё у них, рыбаков, теперь имеется: и самая лучшая снасть и моторные боты, по сравнению с которыми их прежние шнёки и ёлы просто рухлядь, кухонные лоханки, — а рыба обойдет берега стороной, и морю не закажешь повернуть косяки обратно. Вся их снасть тогда ни к чему. А захочет рыба, и зайдет в губу, как два года назад, и так набьется в губе, когда ее с моря запрут неводом, что в малую воду народ по колено ходит в рыбе. Нет, рыбак морю не хозяин, море само по себе: захочет — подарит, захочет — оставит на бобах.
Однако он ничего не высказал вслух из этих мыслей. В том, что он прав, думая так о море, старик не сомневался, но в то же время испытывал про себя какую-то безотчетную неловкость, стыд за эти мысли. Уж очень они были ленивые, стариковские, и он это чувствовал.
— В море, — ворчал старик. — Море велико.
Голубничий взглянул на моряка в военной форме.
— Расскажи товарищу, Старицын, некий случай из твоей подводной практики.
Моряк усмехнулся. Да, случай с ним был занятный. Его подводная лодка вышла в учебный рейс. Они шли под водой за несколько десятков миль от берега, когда он дал приказ подняться на поверхность. Стали всплывать, вдруг что-то прижало лодку сверху и не пускает. Он не мог понять, что случилось. Лед? Может быть, они зашли под ледовое поле, но откуда быть льдам в этих незамерзающих водах! Он приказал идти вперед — лодка стояла на месте. Он велел изменить курс — рули не слушались. Как парализованная, лежала его лодка под водой и не могла ни всплыть, ни двинуться дальше. Он, командир, уже начал втайне нервничать, как вдруг освободились рули, и лодка свободно всплыла на поверхность. Спрашивается, что же это было?
— Что же это было? — повторил старик.
— Сельдь, — ответил подводник. — Мы врезались в косяк сельди. Она шла такой массой, что даже наша лодка не могла пробить ее. Двадцать четыре минуты по часам над нами, и под нами, и со всех сторон была не вода, а сплошной слой рыбы.
Тут заговорили все разом. Летчики стали рассказывать наперебой, как во время полетов над морем они видели вдали от берегов огромные косяки путешествующей рыбы. За ними гнались касатки и целые тучи морских птиц. Рыба шла с востока на запад, минуя губы, где поджидал ее рыбацкий флот.
— Что проку? — угрюмо сказал старик. — В море к ней не подступишься.
— А если зайдет в губу?
— Зайдет — обратно не выйдет. Да ведь не послушается рыба твоего приказа. Тут, милый человек, надо щучье слово знать.
— Щучье слово или не щучье слово, а вот приведем тебе рыбу в губу, тогда посмеешься.
— На веревочке или как? — поинтересовался старик.
— Зачем на веревочке? — Голубничий был совершенно серьезен. — Электричеством.
Старик насупился и засопел. Искоса он огляделся вокруг. Все смотрели на него молча, с улыбкой, но эта была снисходительная, а не издевательская улыбка. Нет, с такими лицами не врут.
— Сельдь идет косяком, — сказал Голубничий. — Сотни тысяч рыб. Впереди идут вожаки, начальники всех сельдей, даже величиной своей они во много раз превосходят обычную рыбу. Куда повернут вожаки, туда поворачивает весь косяк. Если пустить прямо в воду электрический ток, вожаки бегут на источник тока. Теперь представь себе. Мы отправляем в море судно, снабженное мощной электрической машиной. Наши подводники и летчики разведают в море, где путешествует рыба. Не ухмыляйся, зеленая лошадь! Что, мы не можем снабдить рыбаков своими самолетами и подводными лодками? Рыба разведана. Судно становится в голову косяку, ток идет в воду, вожаки идут на источник тока. Как на веревочке, мы заводим сельдь в ближайшую губу, а там уж дело ваше. Там поспеваете вы со своими запорными неводами. Можешь не сомневаться, рано или поздно так оно и будет. Довольно нам зависеть от игры стихий. Хозяйничать на море так хозяйничать.
Все ждали, что ответит старик. А он вдруг обвел глазами собравшихся, засмеялся, вскинул на плечо свой мешок и сказал: