швырнул в ведро с водой, стоявшее в углу сцены. Повел носом, заглянул в гримировочную, присвистнул и спрыгнул с крыльца. На плитке сипел раскаленный чайник. Деревянная его ручка дымилась. Веня прихватил ее рукавом ватника, побежал на улицу и выкинул чайник в снег. Пар со свистом выпорхнул из сугроба. Агния ходила за Веней как тень. Отодвинув ее плечом, он снова прошел на сцену, поглядел в зал, вдруг топнул и, сложив руки рупором, закричал: «Файка!» Подошел к дощатой стене, заколотил в нее, как в запертую дверь, кулаком, снова затопал и снова закричал: «Фаина, слышишь меня?!» – «Ты что?..» – прошептала Агния. Веня был или вдребезги пьян, или сошел с ума. То, что он делал, было необъяснимо и страшно. Веня повернулся к Агнии. «Здесь она, понимаешь? Здесь где-то. Больше ей быть негде». И снова стал ломиться в стену, так что весь клуб затрясся, а когда устал, объяснил: «Ни на каких танцах ее не было. Почудилось Гале. И никто ее после концерта не видел. А на концерте она тут стояла. – Веня ткнул пальцем в проход у оркестровой ямы. – Потом делась куда-то. Сейчас иду в клуб и вижу – лестница на крышу поставлена, а ступеньки не замело, поднимался кто-то. И вспомнил я Ваську вашу, как хватились вы ее… Понимаешь?» Агния не понимала. «Да в клубе она где-то, в клубе, Ваську ищет. Скорей всего, на чердак и полезла». Глаза Вени светились, и Агнии снова показалось, что он пьян. И все-таки она ему поверила. Но как же Фая может там молча сидеть, ведь она знает, не может не знать, что ищет ее мать, что с ума сходит! Веня как будто услышал и сразу ответил: «Спит она. Забилась в опилки и спит. Вот посветлеет, я туда и полезу. Или фонарик взять?.. Тогда и сейчас можно бы». Они спустились в гримировочную искать фонарик. Агния сразу за шкаф побежала, а Веня глянул на вешалку и вдруг погас. Фаино пальтишко и шапка висели, а под ними стояли маленькие подшитые валенки. «Нету фонарика, Веня…» Агния вышла из-за шкафа, а Веня, не ответив, вышел на сцену. «Может, попросить у кого-нибудь?» – Агния шла за Веней, пытаясь заглянуть ему в лицо. «Не надо просить, – ответил он. – Нет ее там».– «Как – нет?..» – «А пальто? А валенки? Не совсем уж она чокнутая, чтоб по снегу бегать, на крышу лазить раздетой, понимаешь?» Но Агния опять не понимала. Слава богу, она не успела понять, отказала ей обычная ее быстрота и легкость. Она уже верила, что Фая где-то здесь, в клубе, и не могла перестать верить.
«Фая, Фаичка! Ты слышишь меня, Фая?!» Мать вопила, срывая голос, и ждала ответа. И она дождалась. «Мама! Я тут! Я тут! Мама!» – услышала она у себя под ногами.
Фаю вытащили часа через два при большом стечении народа. Все, кого обошли Веня и мать ночью, а также их домочадцы и соседи стали стекаться утром в клуб. Каждый припоминал, когда видел Фаю в последний раз, и, главное, у многих возникли соображения, куда она могла подеваться. Так что, когда Веня с помощью топора и ломика начал выворачивать доски сцены, за этим наблюдало человек пять, и среди них Хамидка с Халиткой и Галя Шарафутдиновы, а когда он, взмокнув и войдя в раж, начал с плеча рубить второй слой досок (сцена оказалась, как сказал Веня, «зашита внахлест»), вокруг толпилось уже человек четырнадцать. Мужики пытались Вене помочь, но больше мешали. Веня был из тех людей, кому, когда пытаешься помочь, больше мешаешь.
Веня вскрывал пол не совсем над Фаей, и Агния пыталась ему это объяснить, но он не слушал, делал свое дело. Вдруг она поняла, что Веня прав – зачем же рубить над Фаей? Мать затихла и отошла. Народ же, который прибывал, наоборот, все оживлялся. Все были радостно возбуждены: и тем, конечно, что Фая нашлась, и тем, что в неожиданном таком месте, и тем, что праздник все же продолжался. А больше всего тем, что Веня так смело и громко ломал хорошую сцену, на которой еще вчера столько плясали. Интересно было. Говорили о Сидорове, который спит сейчас крепким сном со своей глухой Марией и не знает, какую замечательную дыру проделывают во вверенном ему клубе. Говорили о Фае – как ее угораздило. Вспоминали всякие случаи пропажи детей – смешные и страшные. Говорили и на вовсе посторонние темы, о том, как третьего дня на своей свадьбе Ванька Игошин чуть не убил тестя, а у Лабутиных в колодец упала коза.
В это время Фая лежала, пытаясь зарыться в тряпье, и страшно мерзла. Ее трясло, зуб на зуб не попадал. С той секунды, как над ее головой, чуть в стороне, будто ножом полоснуло – вскрылась ослепительно-белая, почти синяя, как вспышка молнии, щель между половицами – с этой самой секунды она начала забывать сегодняшнюю ночь и последние дни перед праздником. Так гуляет тряпка по исписанной школьной доске. Нет, не тряпка и не по доске!. Через много лет по телевизору, во время трансляции хоккейного матча, Фая увидела машину, похожую на утюжок. Машина поплыла по искромсанному, измученному льду, оставляя за собой гладкую дорожку, подернутую тонким слоем воды. Крошево хоккейного поля плавилось, порезы зарастали молодым, ничего не помнящим льдом. Через несколько минут и следа не осталось от первого тайма.
Когда Веня нырнул в черный провал дыры, царапаясь обо что-то и чертыхаясь, выпихнул оттуда Фаю, к ней потянулось сразу несколько рук, ее подхватили, поставили на ноги. Фая увидела смеющиеся знакомые лица, услышала голоса – крикливые, деревенские, с похмельной сипотцой. И откатилось назад, исчезло то, что произошло с нею – почти смерть или догадка о смерти, какая-то окончательная беда, в которую ее занесло неведомо как. В глазах людей, смотревших на нее, в глазах Хамидки, братьев Плешковых и Рудометовых, Генки Колотова, Гали Шарафутдиновой, Вениной тещи, в глазах старых и молодых все это казалось чем-то простым, что бывает в жизни. Бывает, это кончается плохо, а бывает, что обходится. Сейчас вот обошлось, и всем было весело и даже смешно.
Одной Хамидке хотелось расспросить Фаю подробнее – как там насчет Шайтана и Сабы. Но Фаей уже завладела мать, она прижала ее к своей серо-зеленой кофте, густо пропахшей за сегодняшнюю ночь табаком, и вела, почти тащила в гримировочную. Фая дрожала, ее бил озноб, лоб горел, а в глазах стояло что-то такое, чего мать пугалась больше высокой температуры. Вслед за Фаей из дыры вылез Веня. И не