«Дмитрий Дмитриевич, зайдите, пожалуйста, тут у меня пациент, нужна ваша консультация».
Приходит, Клавдия Яковлевна что-то ему сказала на латыни, он кивнул, присел и мне:
«Рассказывайте, что случилось?»
Пересказываю снова. Он посерьезнел, кивает сам себе, с Цукановой переглянулся, подытожил:
«Все понятно. Хрестоматийный случай. Вам нужно немедленно ложиться к нам в отделение кардиологии».
«Как ложиться! У меня работа, министерство! Вы же понимаете, что сейчас… Вы мне какие-нибудь пилюли выпишите — и ладно».
«Вы что, хотите умереть!?»
«Все так серьезно?»
«Более чем!»
Признаюсь, я растерялся:
«Да я никогда даже к врачам не ходил! Понятно, зубы лечил или простуда, да и то…»
«Вы работали на износ. Многие годы. Нервотрепка, перелеты, смены часовых поясов, — не так?! У вас был приступ острой сердечной недостаточности! Износили вы сердце, Виктор Степанович! Вы можете умереть через минуту! Через день! В течение месяца! Никаких гарантий я вам дать не могу! И никто из серьезных врачей не даст!»
Помолчал, добавил:
«Мы обычно пациентам вот так вот все не выкладываем, но вам, я вижу, не только можно, но и нужно это сказать!»
«И что с этим делать?»
«Точный диагноз и меры, которые нужно предпринять, мы скажем после обследования. Согласны?»
«Хорошо», — говорю.
Позвонил в министерство, сказал, что дней на пять лег на обследование. Да и по большому счету за свое министерство я был спокоен. Заместители и начальники департаментов, главков толковые. Да и грош цена руководителю, без которого работа его предприятия — не важно, завод, фирма, министерство — встанет.
Назначили обследование. Провели коронарографию и потом записали все на кассету, ее в видеомагнитофон — на мониторе мне самому и показали. Ну, мне сразу все понятно стало: я же с трубами в «Газпроме» работаю, система иногда забивалась, что-то могло попасть в газопровод, и он сбрасывает производительность, и резко повышается давление, и сразу же приходилось останавливать работу и принимать кардинальные меры.
И тут все сразу ясно: сужение основной артерии. Сердце снабжается плохо, любой спазм и — будьте любезны.
На консультацию приехал Ренат Сулейманович Акчурин, теперь он всем известен, тогда — мало кому. Один из первых в СССР начал делать операции по аортокоронарному шунтированию. Вместе с другими прошел в Штатах стажировку у доктора Дебейки, который эти операции и разработал.
А я про Акчурина уже знал! Так получилось, был до этого в командировке в Техасе, изучал американский опыт газонефтедобычи и переработки. Переводчиком ко мне был приставлен наш парень, из Краснодара, он тогда в США жил; так вот, разговорились с ним, он рассказал, что до меня вел, тоже переводчиком, советскую делегацию врачей, которая стажировались у Дебейки в клинике.
«Дебейки наших врачей, — рассказывал он, — очень хвалил, особенно татарина одного, Акчурина, — руки золотые, голова золотая, умнейший, талант — от Бога. И рука легкая, как у хирургов говорят!»
…Сидим мы с Нечаевым и Акчуриным; они говорят:
«Нужно делать операцию на сердце».
«А если не делать?»
«Пенсия немедленная, не перенапрягаться, режим… Но гарантий никаких. В любой момент может “выстрелить”».
Но и стопроцентной гарантии, что операция будет успешна, тоже нет. Ребята честно сказали: стопроцентную гарантию дает только Господь Бог, а они не боги.
Вот так. Попала собака в колесо — пищи, а беги!
Задумался я. Но думал недолго. Попробовал представить себя пенсионером с удочкой… Не могу и все! Да без работы я через месяц точно в ящик сыграю — это без вариантов! Не могу, не мое! И еще…
Поговорил с этими ребятами и — как-то поверил им! Поверил как профессионалам, как специалистам, как людям! Прислушивался, как они говорят, что говорят; нет, не лукавят, не успокаивают, не убаюкивают — все честно. Весь опыт мой прежний говорил за то, что таким людям доверять можно. Поверил я им. Смогут.
Принял решение. Но своим ничего не говорил — ни жене, ни детям. Думал, ничего и говорить им вообще не стану до самой операции. Но тут приехали и академик Чазов, начальник 4-го Управления Минздрава, и главный хирург Малиновский, говорят:
«Виктор Степанович, сказать придется. Нам одного вашего согласия на операцию мало. Обязательно нужно согласие родственников».
Вот так.
Начали готовить к операции. А я вспоминал свои многочасовые походы по горам — может, не надо было вот так вот, резко? Или, напротив, надо? Все проявилось, а то жил бы и не ведал, что по краю хожу, живу “под честное слово”… Всякие были мысли.
А тут еще буквально за день до операции заходит ко мне в палату один наш сотрудник, начальник главка; он в том же отделении, в кардиологии, лежал, с той же проблемой. Узнал, что и я здесь, пришел пообщаться.
«Виктор Степанович, ты чего?»
«Сердце. Предлагают операцию».
Разговорились. Он:
«Да мне то же самое предлагают! Уговаривают!»
«И что? Соглашайся».
«Да что я — идиот? Они же в этом не понимают ничего! Им бы только резать! Нее-ет, я лучше на микстурах… Операции… Я тут больше месяца лежу, вижу: каждый день пациентов через одного в морг уносят!»
Короче, “взбодрил” он меня — дальше некуда!
— А как домашние отнеслись?
— Валя, Валентина Федоровна, очень тяжело переживала. Я, конечно, в общих чертах ей рассказал, но она сразу все поняла, потом еще с кардиологами говорила… Очень ей благодарен. И надежда на нее большая была — если что, дети на ней; хоть и большие уже, а для нас они всегда маленькие…
Лежал ночью, жизнь свою вспоминал… И то, что сделал, и то, что не сумел, не успел, не смог…
Лег на операцию. Потом — период реабилитации, когда выхаживать нужно было и не все еще было понятно… Все это трудно сейчас вспоминать…
Но еще раз скажу — была у меня вера, доверие к этим ребятам: Диме Нечаеву, Ренату Акчурину; до сих пор благодарен им безмерно, как и старшей медсестре Ирине Селезневой — она тогда как ангел-хранитель для меня была, выхаживала… Даже сейчас, когда встречаю ее, сердце сжимается от воспоминаний…
И семья, дети, Валя, они верили очень, поддерживали. Когда кому-то нужен, когда без тебя одного… нужно карабкаться. И победить.
— Когда у Бориса Николаевича возникла подобная проблема, он с вами советовался?
— Да, я с ним долго разговаривал. Убеждал. Он ведь сначала и слышать ни о какой операции не хотел, ни в какую! Врачам не особенно доверял, обижался на них. Мы с ним разговаривали тогда часами. Часами! Я ему все, как было, по жизни рассказывал — как это, что потом. И честно сказал — если бы не доктора… Борис Николаевич слушал внимательно. Одно дело — рекомендации, другое — живой человек, который сам через это прошел. Вот так было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});