— Можно мне показать его Бенджамину? Ведь он умеет читать на иврите.
Она обдумала эту просьбу.
— Да, Джон, но только при условии, что он никому не расскажет о его существовании, пока члены нашей семьи остаются Португалии.
— Мне кажется, что я должна дать тебе какой-нибудь совет, — продолжала она, — но мне нечего посоветовать тебе. Скажу только, что горжусь и люблю тебя. Я верю, что в жизни ты добьешься больше, чем я. Я уверена, что папа пожелал бы тебе того же самого, если бы он был здесь.
Я был так расстроен и взволнован, что едва владел собой.
— Джон, я знаю, что говорю, — сказала она с дрожью в голосе. — Наверное, большинство родителей надеются, что их дети, когда они вырастут, будут похожи на них, но мне бы хотелось этого меньше всего. Я была бы очень рада, если бы ты забыл обо мне.
— Я никогда не забуду тебя, мама, но я не уверен…
— Джон, я не то пыталась сказать, — перебила она меня. — Не подумай, что я желаю забыть тебя. Я просто хочу, чтобы ты не возлагал на меня пустые надежды.
— Постараюсь, — ответил я.
— Вот и хорошо.
— Но что будет с тобой? Как ты будешь жить одна в Лондоне?
— Джон, теперь я не могу быть полезной ни одному человеку на свете. Мы оба знаем, что я уже не та женщина, какой была раньше, и потому я думаю, что для меня лучше, и в определенной степени правильнее, побыть какое-то время одной. Если ты дашь мне несколько лет, я думаю, что смогу вернуться назад более сильной, чем сейчас. Пожалуйста, будь терпелив ко мне. Мне кажется, это — единственное, о чем я имею права просить кого бы то ни было. Хотя, наверное, принимая во внимание мое поведение, я не имею права даже на это.
На следующее утро в одиннадцать часов я попрощался с матерью на пристани.
Напоследок она расцеловала мои руки и сжала их в своих ладонях.
— Мой сын, пусть горячая любовь, которую я питаю к тебе, всегда остается с тобой.
Нетвердой походкой она взошла на борт, и я испугался, что она упадет в обморок. Мы махали друг другу, пока корабль не отошел на такое расстояние, что она больше не могла видеть меня — хотя это расстояние не было таким уж большим, но она, конечно, забыла надеть очки.
Несколько дней спустя, испытывая к самому себе острую жалость, я взял миниатюру Берекии Зарко и пошел к Бенджамину. При свете одной свечи в гостиной он прочел надпись. По его словам, она была написана сефардическим шрифтом, характерным для Испании и Португалии. Он перевел эту надпись: «Кровоточащее Зерцало. К евреям и их обратившимся собратьям: о необходимости изгнать из своих сердец христианскую Европу и искать убежище в мусульманских странах».
Очевидно, это был вовсе не учебник по географии, а доказательства в пользу переселения евреев из Европы в страны, находящиеся под контролем мусульман. Что касается названия «Кровоточащее Зерцало», Бенджамин предположил, что это метафора серебряных глаз Моисея или десяти заповедей, которые выражают волю Божью.
На обратной стороне стояла подпись: Берекия Зарко. Минускулами были также указаны дата и место создания: 17 Ава, 5290, Константинополь.
Бенджамин объяснил мне, что Ав — это шестой месяц в еврейском лунном календаре; как правило, он совпадает с частью июля и августа. 5290 год у евреев означал 1530 год от рождества Христова. Следовательно, этой обложке было почти триста лет.
Этой ночью я положил ее под подушку, рядом с «Лисьими баснями». Миниатюра еще больше убедила меня в правильности решения стать художником и подмастерьем у Жильберто: теперь я вообразил, что буду продолжать многовековые традиции своей семьи.
В течение следующих лет я жил один, выполняя рутинную работу у Жильберто. Он оказался более строгим, чем я себе представлял, но в то же время любящим и всегда честным наставником. Я убежден, что во время моего обучения он не раз был близок к тому, чтобы задушить меня, но его критика моих эскизов никогда не была унизительной. Даже после десяти часов работы рядом друг с другом мы часто получали удовольствие, гуляя вместе по берегу реки вечером или потягивая бренди в близлежащей таверне. Он всегда был и остается очень хорошим человеком.
Мать регулярно писала мне первые годы нашей разлуки, каждую неделю сообщая новости. Весной 1810 года она стала членом небольшой конгрегации евреев, предки которых происходили из Испании и Португалии. До этого она никогда не уделяла внимания надлежащему исполнению обрядов в синагоге, и потому чувствовала себя неловко в этом отношении. Ничего не зная об иудейских ритуалах, она чувствовала себя неполноценной рядом с ними. Особенно она была поражена, когда узнала, что ей, как и всем остальным женщинам, необходимо садиться отдельно от мужчин. В ее собственной семье мать не только зажигала субботние свечи, но также часто читала молитвы в синагоге.
Прекрасным известием было то, что теперь она могла много играть на фортепьяно и даже нашла себе шестерых молодых учеников, двое из которых, по ее мнению, были особо одаренными. Кроме того, она прекрасно вышивала, а ее работы пользовались успехом, и это, вместе с уроками, обеспечивало ей постоянный доход.
Я же был менее прилежен в ответах на письма и иногда за две недели она не получала от меня ни единого словечка. Как это ни странно, но мне кажется, что эта переписка сблизила нас; такой близости у нас не было, с тех пор как мне исполнилось девять или десять лет. Она проявляла свою прежнюю привязанность ко мне, радуясь моим успехам во время обучения и демонстрируя живой интерес ко всем мелочам моей жизни в нашей спокойной стране. Я даже начал замечать, что чувства, глубоко скрытые в ее сердце, снова начали проступать наружу. Мать часто писала мне о темах новых музыкальных произведений Бетховена, ноты к которым она только что приобрела, и о чувствах, пробужденных в ней музыкой.
Странно, но я думал, что мать снова обрела дом в чужой стране, как она сама однажды написала мне. Я обнаружил, что и сам мечтаю об этом. Мне также хотелось узнать, что стало с той маленькой еврейской девочкой из Порту.
Примерно через год после прибытия в Лондон она посетила Сванедж, чтобы возложить камешек, взятый поблизости, на могилу Полуночника как велел еврейский обычай. Но священник приходской церкви только два года назад приехал в город и ничего не знал об африканце, который умер по соседству. Вероятно, тело было похоронено в неизвестной могиле без опознавательных знаков. Это чрезвычайно огорчило ее, но в конце концов, она поняла, что об этом не следует беспокоиться, поскольку в любом случае Полуночник находится в безопасности и вся земля для него является домом. Она написала мне, что мы оба наверняка встретимся с ним на Елеонской горе, он будет одет в элегантный алый жилет и бриджи, но ноги его будут босы. Он подойдет к нам, неся в руках перо и пустое страусиное яйцо, и с радостью поприветствует нас. Только это имело для нее значение.