рецептов похудания. А куда ей худеть — и так вобла на выгнутых дугой ножках циркуля.
Вдруг по всему вагону пробегает характерное волнение. «Контора», — думаю я и не ошибаюсь. Вот они ползут, как жуки-навозники, — неизменно грузные, неизменно суровые и неподкупные, и лица у них такие, что всякому ясно: если бы Родина дала добро, они бы не задумываясь ликвидировали правонарушителя как неисправимого вредителя и врага народа.
Молодая старуха торжествующе косится на мальчика, доставая из пошлой лакированной сумки свой билет, — и я испытываю непреодолимое желание избить ее. Она с готовностью протягивает билет своими кривыми пальцами задолго до того, как контролер оказывается рядом с нашими сиденьями, — словно ей не терпится, чтобы этого наконец выпроводили. Только я уже все спланировала. Хочется обозвать ее, но не буду. Лучшая месть — молчаливая.
Бесформенная женщина с озабоченным лицом привычно лавирует между громоздкими сумками в проходе и в конце концов добирается да нас. Окинув профессиональным взглядом сидящих, она первым делом протягивает руку к мальчику. Тот не обращает на этот жест никакого внимания — еще бы, на небе такие красивые облака. Слегка охрипшим от долгого молчания голосом я произношу заранее заготовленную фразу:
— Вот… здесь за два штрафа…
Молодая старуха давится так и не вырвавшимся на свободу возгласом торжества. Она бы обязательно сказала что-нибудь, может быть, даже устроила скандал, но таким ничтожествам нужно, чтобы кто-то первым подал голос и таким образом как бы взял на себя ответственность. Остальные придерживаются тех же принципов, поэтому никто не встревает. Контролерам все равно, мальчонке — и подавно. А я рада, что досадила этой сволочи, и еще больше тому, что какое-то время буду ехать рядом со светлым, не от мира сего созданием.
* * *
Дочитываю книгу до конца, и в душе образовывается пустота, приходится браться за новую книгу — и тогда я успокаиваюсь.
В метро. Из метро. В метро. Еду. И смотрю исключительно на свое отражение в стекле, чтобы собрать мысли. Они ведь — как тараканы: стихийные и неуловимые. Чуть ослабишь хватку — и все, пиши пропало. Стихи, скорее, нужно что-то вспомнить… э-э, как же это?.. А: «тучки небесные, вечные странники, цепью лазурною, нитью жемчужною»… Вдруг откуда-то сзади доносится тонкий женский голос, выводящий какую-то руладу. Я не отрываюсь от своего лица, стараясь сохранить в душе спокойствие. Потом все же не выдерживаю и осторожно опускаю взгляд на лица сидящих внизу людей. У большинства в ушах наушники — этим все равно. Зато те немногие, кто лишен такой защиты от вторжения внешнего мира, нервно ерзают на сиденьях и озираются по сторонам; они хотят видеть реакцию других, чтобы знать, как им самим следует поступить в такой необычной ситуации.
Я с презрением смотрю на их растерянные лица, довольная своим хладнокровием. Но внезапно острая мысль врезается в мое сознание, сердце сжимается в ледяной комок, и я с ужасом прислушиваюсь к себе. Мне все больше начинает казаться, что это я издаю эти звуки. Но поезд слишком сильно грохочет, и я не могу проверить свою догадку. Стараясь не привлекать к себе внимания, осторожно затыкаю левое ухо и прислушиваюсь — нет, слава Богу, со мной пока все в порядке. Это кто-то сзади. Бедняга, когда ты переступил ту черту, за которой заканчивается эта реальность и открываются новые миры? Кто следующий сойдет с дистанции, чтобы присоединиться к тебе и еще тысячам таких же?
* * *
Время, будь ты проклято! Остановись, слышишь? Твой бег так стремителен, так жестоко неумолим! Я чувствую твое разгоряченное дыхание на своем затылке, и от этого волосы на голове становятся дыбом. Остановись, я хочу передохнуть, собраться с мыслями, осознать, что происходит, где я, кто я?..
Секундная стрелка бессмысленно наматывает круги и тикает, тикает, тикает! Я выбросила все часы, но они продолжают тикать — в терцию и секунду — в моей голове. Я становлюсь старше, мне нужно что-то срочно делать, но непреодолимой преградой на пути моих стремлений стоит вечный, как одиночество, серый, как густые весенние облака, бесстрастный, как жалкий мудрец, вопрос: «Зачем?» А за ним простирается вечность. Но она не приносит успокоения или облегчения — только тупое ощущение бессмысленности и одиночества. И тогда я отправляюсь на поиски.
Я хожу, встречаюсь, встречаю, смеюсь и даже танцую, — чтобы не помнить о вечности. Я ищу. Апрельский дождливый день — самое подходящее для этого время. С утра до вечера кто-то щебечет на соседнем дереве. Изредка мимо окна проходят люди — хмурые, улыбчивые, некрасивые, самовлюбленные, серые, яркие, жизнерадостные старики и нелюдимые закомплексованные подростки. И все они разговаривают. И всем хоть что-нибудь да интересно в жизни.
Например, это может быть развод любимого актера с «ужасно уродливой и старой (лет 25) женой». Или осуждение новых соседей, которые «не как все»: то есть купили лошадь и — подумать только! — катаются на ней, а не пашут, буржуи! Интерес также могут составлять: ближайшие выходные и недосягаемый отпуск, субботняя дискотека, новый знакомый-рокер-сектант в чате, безвкусное платье лучшей подруги, суперэффективная диета «от звезды», погода, в конце концов. Они говорят и говорят, а я смотрю на них из-за занавески и вижу, как время несется рядом с ними, обгоняет их, возвращается, подталкивает в спину, умелым глазом художника намечает будущие морщины на гладких детских личиках и углубляет те, что есть, на вечно озабоченных лицах взрослых, предвкушая презанятное зрелище, когда завтра тридцатилетние красавицы обнаружат тонкую черточку меж бровей…
И хочется крикнуть им что есть силы: остановитесь, замолчите и не шевелитесь! Если все мы замрем, оно утратит власть над нами. Только наберитесь терпения, оно еще недолго будет здесь. Оно слишком непостоянно, чтобы долго оставаться в скучном месте, где никто в него не верит, где не над кем издеваться. Оно скоро улетит в другие края — и все, все мы станем свободны! Почувствуйте всю неземную красоту этого слова: свобода! Свобода!
Свобода… Но мой крик тонет в великолепии опьяняющего весеннего дня. Людям нет дела до свободы, когда день так хорош, когда все вокруг такое свежее и зеленое от теплого мягкого дождя, когда у девушки, идущей рядом, такие ясные, такие любящие глаза. Зато прекрасно услышало мой вопль неусыпное, неподвластное людским слабостям время. Злобно осклабившись, оно метнулось в мою сторону. Инстинктивно я задернула тяжелые шторы, вбежала в комнату, забилась под одеяло, подоткнув его со всех сторон. Точно так же, будучи маленькой девочкой и проезжая с родителями по чернобыльской зоне, я закрыла все окна в