игрушечных будто скал. Люди нарядные и чистые. А у него… Я даже и не видела таких домов, не знала, что так бывает. Он показал мне всю цветную прозрачную комнату. Там было много странных вещей. Он нажимал какие-то нарисованные на стенах кружочки, и лилась разноцветная вода. Я выбрала золотую воду. Он сказал, что она называется «Цитрус». И показал потом, как выглядит этот фрукт. Он оранжевый и вкусный. В горной долине есть плантация из апельсиновых деревьев. Я искупалась и стала вся душистой. Он дал мне платье, но я в нём просвечивала, и я взяла другое, пушистое и мягкое. Но большое очень. Он глядел ласковыми и добрыми глазами, как смотрела раньше на меня только мама, любя меня. Потом мы пили кофе. Очень противный. Но он дал мне другие вкусные вещи. Они лежали прямо в стене, которая двигалась куда-то и исчезала, а там в прохладе были вкусные вещи. Мы разговаривали, он дотрагивался до меня очень нежно, и мне нравились эти прикосновения. Его глаза сияли. Он был радостный, как в том овале, подаренным мамой. Губы такие красивые, смеющиеся. Мы говорили обо всём, и было так, будто я живу тут давно. Но… — и она замолчала.
— Ну и что? — Нэе уже не терпелось добраться до сути рассказа. Она так ясно вспомнила свои первые оглушительные впечатления от «Садов Гора», как называли городок в лесу земляне. Своё головокружение от первых дней жизни здесь, перетекших в пронзительное счастье любви… Но резко упавших в низину страданий и унижений, сменившихся потом размеренным, унылым и однообразным существованием, в котором ничего не происходило уже, ни хорошего, ни плохого. Красочный антураж уже мало что и значил в скуке будней, всё перетирающих в безвкусную кашу. Конечно, можно поставить рядом на столик искрящуюся вазу с душистым букетом, когда ешь эту кашу однообразного существования каждый день, но эта красота радует только глаза, а внутри всё телесное существо забито надоевшим пресным наполнением, повторения которого уже не хочется на следующий день. Но этот день наступает, и всё повторяется…
— Я говорила, Антон, не надо так. Это неправильно, это нельзя. Но он говорил, так нужно! Я говорила, нет! Но он был как железный, и уже не был таким добрым. Я не могла вырваться. Он закрывал мне рот рукой, потому что я кричала, и мне было больно…
— О, Надмирный Свет! — прошептала Нэя, — неужели Антон тоже такой? Ничего не объяснил, не подождал.
— Да. Я говорила, что это неправильно. Но он не слушал.
— Но что-то же он объяснил тебе? Зачем?
— Сказал, что это любовь. Что ему нужна моя любовь. Что я теперь жена, и он пойдёт, если мне надо, в Храм Надмирного Света. Попросит тебя, чтобы ты сшила мне небесное зелёное платье, а ему такую же рубашку, как принято. Что мы умрём в один день, и нас похоронят в этих одеяниях, но это произойдёт не скоро, больше ста лет мы будем жить и любить. Я буду рожать ему детей. Много.
— Тебе было ужасно?
— Нет. Мне всё равно было с ним хорошо. И я тоже люблю его давно. И то, что произошло, происходило в моих снах. И глаза его при этом уже не были похожи на родные, а были, как в той летающей сфере, когда он увидел меня в горах.
— А какие? — полюбопытствовала Нэя.
— Не знаю. Но такие, что я не могла сопротивляться.
— А потом? Что было потом? Всё повторилось?
Но Икринке стало стыдно своих откровений.
— А у тебя кто-то есть? — спросила она у Нэи. Ведь они же теперь были подруги, как сказала ей Нэя.
— У меня? — Нэя задумалась. Лицо утратило радостное выражение и словно померкло. Даже нежно — розовые скулы стали бледными.
— У меня был муж. Но он погиб. Сейчас я вдова. Совсем одна. Антон не лгал тебе. Он искал тебя очень долго. После той встречи в горах. Он мне говорил. Мы с ним очень дружны. Конечно, женщине нужна подруга для откровений. Не всё можно сказать мужчине. Некоторые вещи они не способны понять или принять. Будучи животными в своих проявлениях, они более ханжи, если хочешь. Маскируют свою более грубую природу якобы интеллектуальным отвращением к тому, к чему принуждают нас, нас же и обвиняя в низости по сравнению с собой. Но женщины, если они не развращены, не ущербны, всегда способны к тонкому пониманию многих вещей. Такой была моя мама, моя бабушка. Таковой была моя Гелия. Твоя мама. Ты будешь моей подругой, которой мне так не хватает. А я буду твоей старшей подругой, наставницей. Ладно? Ты тонкая и чувствительная, искренняя. Я такая же. Я буду помогать тебе в постижении сложностей нашей жизни, что необходимо молодой девушке, у которой нет мамы, нет сестры. Доверия заслуживает не каждый, я понимаю, но ты даже не представляешь, насколько я была близка с твоей мамой. Расскажи, что было дальше. Я помогу тебе всё понять.
— Когда всё повторилось, уже было иначе. Я поняла, что люблю его, и хочу того же, что и он.
— Ты счастливая, — сказала Нэя. — Ты отдала себя тому, кого любишь. Как это важно впервые. И не всем это дано. — Она ушла в своё личное измерение, и лицо изменилось, оно осунулось, и глаза стали плачущими, как у мамы, без слёз.
— Ты не любила своего мужа? — догадалась Икринка. Нэя не ответила, даже не услышав её. Но вскоре она вернулась в явь и опять улыбалась.
— Но я не хочу его быстро прощать, — сказала Икринка. — Я уйду. Я ему утром сказала об этом. Он страдал, но мне, понимаешь, это нравилось. Пусть он тоже почувствует всё.
— Ну, в чем он виноват? — засмеялась Нэя, — Ведь Антон такой милый. А девушки так уж устроены. Сначала принимаешь боль, а потом придёт счастье.
— Я не умею так быстро прощать. Я сказала, что мне не нужно его разноцветное богатство. Но он сказал, зайди хотя бы к Нэе. Она будет ждать. Вечером же я отвезу тебя в твою деревню, если ты такая злая и не любишь меня. Но он был так несчастен, когда говорил это.
— Тебе было его жаль?
— Ну да. Потом я прощу. Может быть.
— Как ты похожа на своего отца! — вырвалось у Нэи.
— Ты разве знаешь его?
Нэя ничего не ответила.
— Я не могу быть похожей на него. Я похожа на маму. Так говорят все.
— Не мучай Антона. Прости его. Сегодня же вечером. А я тебе всё объясню. Если