Это послужило поводом недовольства Распутина, которое не было вызвано тщеславием, а сознанием того, что поездкой решается судьба Столыпина.
Столыпин поехал в Киев и был там убит агентом Киевской охранной полиции евреем Багровым.
Когда я впоследствии рассказывал этот случай моим знакомым из придворных кругов, то некоторые из них высказали мысль, что царь, может быть, потому и взял с собой Столыпина, что верил предсказаниям Распутина.
Я считаю это мнение совершенно необоснованным. Хотя Николай и верил предсказаниям Распутина, но это предсказание могло и ему показаться слишком невероятным, чтобы ему верить.
После покушения на Столыпина царь послал Распутину телеграмму: «Что делать?» Распутин ответил телеграммой: «Радость, мир, спокойствие! Ты, миротворец, никому не мешаешь. Кровь инородцев на земле русского царя столь же ценна, как своих собственных братьев».
Царь распорядился о принятии всех мер против возможных выступлений против евреев. Реакционеры были разочарованы. Погром не состоялся».
Но все сказанное Симановичем по этому поводу ни в коем случае нельзя понимать как выделение одних за счет других. Это было совершенно противно убеждениям отца.
Евреи при дворе
В обществе говорили о враждебном отношении Николая Второго к евреям. Но правдой это было только отчасти. Отец не раз говорил, что царя настраивают против евреев родственники и министры. Главной картой противников евреев при дворе был вопрос о «еврейском засилье». Неудивительно, что это имело последствия.
В то же время при царском дворе всегда были евреи. А когда особую силу набрал еврейский капитал, многие даже из самых знатных фамилий решались вступать с богатыми евреями в родственные отношения — это происходило посредством заключения весьма выгодных браков. Так были поправлены многие состояния.
Интересно, что Александра Федоровна, выросшая при английском дворе, вообще не имела понятия о еврейском вопросе и только в России получила представление о нем.
Как бы там ни было, Николай тут же после принятия им командования над армией отменил практиковавшиеся Николаем Николаевичем притеснения евреев.
Не без гордости я говорю, что благодаря именно отцу был принят закон, защищающий права евреев, в том числе право на обучение в государственных школах.
«Прости, я не могу помочь»
С тем временем у меня связано одно воспоминание, которое мучает меня все эти годы.
Как-то к нам пришла незнакомая старуха, изувеченная артритом настолько, что походила на сгоревшее дерево. Она страдала от невыносимой боли и умоляла отца помочь.
Отец взял ее руку в свою и начал молиться.
По его лицу было видно, что он растерян.
Он не чувствовал в себе прежней силы. Несчастной не становилось лучше.
Отец, сглатывая слезы, сказал:
— Прости меня, бабушка. Господь отнял у меня силу.
Это было последним ударом: сперва покушение, от которого он так и не оправился, потом охлаждение отношений с Николаем, теперь — это.
Господь будто оставил его.
Когда Дуня вернулась после похорон матери, то увидела исхудавшего, похожего на покойника человека, обессилевшего после многомесячных кутежей.
Наступило Рождество. Всегда такое радостное, сейчас оно казалось неуместным и даже кощунственным. Это было не только настроение нашего дома, но всех домов, которые я знала.
Отец таял на глазах. Дуня уложила его в постель. Она ухаживала за ним, как за ребенком, и одновременно тянула на себе весь дом — Катя вернулась в Покровское.
Аннушка в опасности
Я была в гостях у Маруси Сазоновой, когда пришло известие, что Анна Александровна попала в ужасную железнодорожную катастрофу. Она ехала из Царского Села в Петроград. Из-за сильного снегопада машинист не заметил какого-то важного знака, произошло столкновение двух паровозов. Анну Александровну ударило по голове упавшей балкой, ноги зажало и раздавило обломками. Ее вытащили из вагона и положили вместе с другими пострадавшими в зале ожидания на ближайшей станции.
Прибывшие доктора бегло осмотрели бездыханную Анну Александровну и убедились в близости ее к смерти. Они сочли преступным тратить на нее время, когда среди жертв были такие, которым еще можно было помочь. Анну Александровну оставили умирать. И так она пролежала много часов. К счастью, она почти не приходила в сознание и не страдала от боли.
Когда известие о происшествии достигло дворца, оттуда немедленно послали карету скорой помощи за Анной Александровной. Ею тут же занялись доктора, сетуя на упущенное время.
Обо всем этом я, давясь слезами, рассказала отцу.
Когда я дошла в своем рассказе до слов: «Она совершенно безнадежна», — отец с трудом стал выбираться из постели. Позвал Дуню, чтобы та помогла ему одеться.
Не обращая внимания на ее протесты, он приказал нанять автомобиль, чтобы везти его в Царское Село. (Тогда «наш» автомобиль кем-то из чиновников двора был радостно отобран у нас.) Я побежала за ним.
Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть заставила его двигаться — он был нужен Анне Александровне, которую искренне любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборвалась бы тонкая ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью.
Если бы отцу кто-то сказал, что он по своей воле поедет в Царское Село, где может столкнуться с царем, так обидевшим его, он бы не поверил. Сейчас же разрыв с царем и то, как истолкуют появление его среди придворных, ничего не значили.
Исцеление
Отец молча прошел мимо Николая. Царица стояла у изголовья кровати Анны Александровны. Отец опустился на колени у постели больной, взял ее за руку и произнес мягко, но настойчиво:
— Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..
Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз громче.
Веки ее задрожали и приподнялись.
— Отец Григорий, слава Богу. — И она снова впала в забытье.
Я заплакала, уверенная, что Анна Александровна умирает.
— Тише, дитя, — сказал отец, с трудом поднимаясь с колен. Затем каким-то непривычным, чужим голосом обратился к царю и царице:
— Она будет жить, но калекой.
Казалось, отец хочет сказать Николаю и Александре Федоровне еще что-то, но он повернулся ко мне:
— Пойдем.
Мы вышли из комнаты. Я шла позади него и видела, насколько ему самому плохо.
Когда за нами закрылись высокие двери, отец зашатался, колени его подогнулись. Я не смогла бы его подхватить, он был слишком большой для меня, но все равно бросилась к нему — слишком поздно. Он упал навзничь, сильно ударившись о пол. Я закричала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});