Отец пошел, что называется, вразнос.
«Приезжай, я тебя повешу»
Вести с фронта во второй половине 1915 года приходили плохие и становились все хуже. Львов пришлось сдать, следом русские войска, испытывавшие нехватку в оружии, оставили Варшаву. Вся Польша была захвачена немцами и австрийцами.
Душевно терзаясь от невозможности как-то помочь несчастным на фронте, отец, как его ни отговаривали, послал великому князю Николаю Николаевичу записку, в которой просил разрешения приехать в передовые части, чтобы помолиться вместе с солдатами.
Великий князь, упивавшийся собой даже в поражении русских войск, ответил: «Приезжай, я тебя повешу».
Прекрасно понимая, что это сказано не ради красного словца, отец все равно порывался ехать. Только мысль об Алексее остановила его.
До царицы донесли, что великий князь Николай Николаевич уже похваляется, что лично казнит «этого грязного мужика». Все, кто еще сохранял способность думать непредвзято, не сомневались в причинах такой болезненной ненависти.
Однако великий князь зашел слишком далеко. Не стесняя себя в ругательствах отца, он приобрел врага в лице царицы. В одном из писем к Николаю Александра Федоровна писала:
«Твой Друг молится о тебе день и ночь, и Господь его услышит. Здесь начинается слава твоего правления. Он так сказал, и я ему верю. Пускай отставка Николашки произойдет как можно быстрее. Никаких колебаний».
«Друг» — это мой отец, а «Николашка» — семейная кличка великого князя.
Последовав совету царицы (то была воля Божья, как он считал), царь сместил великого князя, обвинив его в неумелом руководстве войсками, и взял на себя обязанности главнокомандующего.
Но было слишком поздно исправлять эту ошибку, когда была допущена главная ошибка — начата война.
Общество, напичканное агентами старого двора, постаралось истолковать решение Николая не в его пользу. И такой маневр удался. В интригу была вовлечена и Дума, и правительство. От поддержки первых недель войны у царя не осталось почти ничего.
Еврейский вопрос
Когда русские войска оставляли Польшу, они сгоняли с мест еврейские общины и расселяли их по различным местам России — все это из-за ошибочного убеждения, будто евреи настроены прогермански. В России же их, с голоса великого князя Николая Николаевича, считали немецкими шпионами и поступали соответственно.
О еврейском вопросе в России я впервые узнала от Симановича, что понятно. Разумеется, он говорил у нас дома не только об этом. Но известно ведь, что «голос крови» у людей этого племени говорит громче, чем у других. Я это замечаю только в похвалу. Ведь если бы и другие давали себе труд так биться за единоверцев, мир изменился бы в лучшую сторону.
Отец уважал Симановича, иначе не держал бы его возле себя так долго. И надо сказать, что Симанович не оставил нашу семью. О нем ходит много слухов. Соглашусь, за Симановичем водится немало темных делишек. И у меня есть причины злиться на него. Но все-таки он помог мне, когда я хотела получить по суду деньги от Феликса Юсупова как от убийцы отца и виновника моего бедственного положения. Юсупов, правда, и здесь вывернулся. До меня доходили разговоры, что он дал отступного Симановичу за мое молчание. Но в это я не верю.
Как бы там ни было, Симанович прекрасно знал положение евреев в империи и судил о нем с сердцем. Чувствительный к чужому горю, отец не мог оставаться равнодушным и в этом деле.
У Симановича: «Для Распутина было решающим то, что проситель нуждался в его помощи. Он помогал всегда, если было только возможно, и он любил унижать богатых и власть имущих, если он этим мог показать свои симпатии бедным и крестьянам. Если среди просителей находились генералы, то он насмешливо говорил им: «Дорогие генералы, вы привыкли быть принимаемыми всегда первыми. Но здесь находятся бесправные евреи, и я еще их сперва должен отпустить. Евреи, подходите. Я хочу для вас все сделать».
Далее евреи уже поручались мне, и я должен был от имени Распутина предпринимать соответствующие шаги.
После евреев Распутин обращался к другим посетителям, и только под самый конец он принимал просьбы генералов. Он любил во время своих приемов повторять:
— Мне дорог каждый приходящий ко мне. Люди должны жить рука об руку и помогать друг другу.
Однажды я нашел Распутина в большом волнении и заключил из этого, что с ним происходит что-то особенное и опять проявляется его «сила». Он меня действительно удивил ошеломляющим сообщением:
— Слушай, Арон, в Киеве готовится еврейский погром. Ты должен принять меры.
Можно себе представить, насколько меня такое сообщение поразило. Я имел в Киеве много родственников, и нападки на евреев мне и так причиняли много хлопот. На мою просьбу о сообщении подробностей Распутин ограничился еще более неясным намеком:
— Нужно будет кончить со стариком, — сказал он.
Прозвище «старик» нами всегда употреблялось для председателя Совета министров. В то время эту должность занимал Столыпин. Намек Распутина я мог понять только в том смысле, что Столыпин скоро умрет. Ближайшие подробности о предстоящем несчастье мне не были сообщены.
Я старался разузнать у Распутина, почему Киеву угрожает еврейский погром и каким путем можно его предотвратить. В случае необходимости я хотел послать в Киев предупреждение. К моему удивлению, Распутин объяснил мне, что избежать погрома можно лишь в том случае, если царь при своей поездке в Киев не возьмет с собой Столыпина, так как Столыпина в Киеве убьют и он больше не вернется в Петербург.
Я должен сознаться, что, даже при моей вере в способность Распутина предсказывать будущее, это откровение мне показалось маловероятным.
Несмотря на мою малообразованность, во мне часто возникали сомнения в возможности тому подобных чудес и что не кроется ли за ними надувательство. Однако многое из деятельности Распутина возбуждало во мне большое изумление. Что же касается указанного предсказания, то я не знал, что о нем думать. Несколько дней спустя Распутин рассказывал мне, что он имел с царем беседу по поводу его предстоящей поездки в Киев. Результатом беседы он был очень недоволен. Он предупреждал царя и советовал ему не брать с собою Столыпина. Хотя он и не предупреждал самого Столыпина о грозящей ему опасности, ибо он не был его другом, но так как царь в нем нуждался, то нужно было его щадить. Столыпин меня не трогает, пояснил Распутин, и я не хочу подставлять ему ногу.
Царь также не обратил особого внимания на это предсказание Распутина. Он не хотел отказаться от сопровождения его Столыпиным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});