сложив ноги под себя, его лицевые отростки медленно перекатывались и тянулись к огромной луне в облаках.
– Черт побери, тварь! Покажи, что ты есть! – Закричал я изо всех сил, а ветер разнес мои слова вместе с песком по всему пляжу.
На юге моря не было, но появились заросли огромных папоротников, они нависали над каменистой, потрескавшейся почвой, почти скрывая её под тенью широких листьев. Куда ни посмотри, этому лесу не было ни конца, ни края, на самом деле это тоже было море, океан зеленой листвы, что уходила вдаль за горизонт ровной полосой. Эта масса покачивалась на ветру, создавая иллюзию общего волнения, будто волны бежали и здесь. Сердце сжалось, от осознания бесконечных равнин, зеленой и голубой дали, душа отказывалась принимать пустое и безграничное пространство, в котором некуда идти.
Мир опять пропал, я оказался в полумраке. Небеса сменил купол великой пещеры, грандиозной по своим размерам. Сталактитовый потолок блестел мелкой крошкой и переливался перламутром, словно звездное небо, освещая пространство вокруг. Я стоял на скалистом образовании, окруженном водой, а напротив меня замерло окаменевшее изваяние, невероятной величины.
Я ступил в воду, погрузившись в неё по пояс, и побрел к этой уродливой горе. Оно и правда чем-то напоминало гигантскую мокрицу, свернувшуюся в клубок, камень был покрыт древними следами раковин моллюсков, создавая сюрреалистичный рисунок. Я замер у подножья, будто маленькая букашка, по сравнению с этим великаном. С каждым вдохом тяжелый воздух всё больше наполнял мои легкие, придавая сил, насыщая организм энергией, а мозг эйфорией. Глаза мои широко открылись, я словно кот видел в темноте ясно и чисто. Слух тоже обострился, капли, падающие с каменных пирамид, были грохотом грома, дыхание экранировало от стен пещеры.
Я приложил ладонь к камню, и он оказался теплым. Каким-то шестым чувством, я ощутил, трепетание внутри этой скорлупы. Там что-то было. Что-то живое.
И оно потянулось ко мне, через тонкую обертку пробивался свет и отражение чего-то неестественного приблизилось и коснулось кожуры с другой стороны. Я провалился внутрь, чуть не упал и вновь очутился совсем в другом месте.
Вокруг опять была лишь темнота. Под ногами что-то похрустывало, пол был неровный, будто бы сложенный из плит, или пластин, приглядевшись я понял, что это были хитиновые соединения, панцирные образования. Я стоял на насекомоподобном скелете, или даже внутри него. Я пошел по этой отвратительной дорожке вперед, в поисках спасения.
Из темноты неожиданно вынырнула огромная, но тонкая клешня, на конце которой что-то болталось. Она поблескивала в темноте, бесшумно изгиналась на костистом соединении, худая паучья лапа. Она приблизилась ко мне, и я с ужасом рассмотрел человеческое лицо, нанизанное на отросток. Оно открыло рот в немом крике и широко распахнуло пустые глазницы, издавая громкий визг. Я отпрянул от него и побежал так быстро, как мог. Рядом появлялись новые и новые лапы, каждая из которых держала незнакомые мне лица, мужчин и женщин, взрослых и детей…
А впереди было целое дерево клешней, спутанных между собой, будто ветви или лианы. На дереве висели плоды в виде кожаных масок, трофеи той мерзости, в плен которой я попал.
Не в силах больше перенести кошмарных видений, я дико закричал и бросился прямо на дерево, рискуя затеряться меж его ветвей.
Я упал на колени в комнате, стены которой были обшиты толстыми листами стали, в середине помещения высился алтарь. Это была живая скульптура, похожая на изогнутые рога, что цеплялись друг за друга, переплетаясь крестом. По структуре она никак не отличалась от предмета, который мне показывал Фрэнсис, – такая же бугристая поверхность, тот же членистый, ороговелый покров. С верхушек отростков, на бетонный пол, ниспадали крупные зеленые капли.
Это был эпицентр силы этого существа. Его святая святых, его алтарь. Говорящий золотой телёнок. Через эту комнату он мог распространять влияние на внешний мир. Я чувствовал это, как и чувствовал, как чуждые мысли заполоняли моё естество и туманили рассудок. Находиться здесь было истинным мучением, голову пронзили миллионы клешней-иголок, выцарапывания остатки сознания.
Со второго раза я всё-таки поднялся с колен и потащил канистру к алтарю, уже не обращая внимания на рану и непрекращающийся поток крови, хлещущий из неё.
Я щедро полил монумент горючим, с удовольствием вдыхая пары и характерный запах, и начал отходить, плеская бензин под ноги. Нужно было сжечь всё. Все без остатка. Но я не был самоубийцей, поэтому отходил к лестнице, оставляя за собой кривую дорожку, которую я планировал поджечь уже у выхода из особняка.
Подъем мне дался с трудом, я растратил почти все силы, но упорно продолжал брести к выходу. Бензина ещё оставалось много…
Я почти добрался, когда меня перехватили в одном из коридоров. Я слишком поздно различил топот ног, ведь все звуки перекрывали мелодии фортепиано и стук сердца в ушах. Когда я их заметил, было слишком поздно. Я успел вытащить зажигалку, глядя, как трое полицейских бегут ко мне, будто в замедленной съемке.
Откуда они здесь появились? Почему я их не заметил?
Щелчок…
Чертов кремень выдал только искру.
Щелчок…
Где же пламя? Мне нужно пламя!
Щелчок…
Горящая зажигалка упала на ковер и огонь радостно побежал по полоске к подвалу, почти мгновенно занялись деревянные перекрытия и дверные портьеры.
Меня повалили на землю, начали скручивать руки. Один из полицейских сбросил куртку и принялся тушить огонь. Каким-то чудом я встал на колено, стараясь сбросить уродов, которые силились меня удержать. Я должен был, должен был им помешать.
Меня поволокли к выходу, ковер стелился перед носом, кисти сжали тиски наручников.
Улица была объята огнями полицейских мигалок, всё мерцало и светилось, будто на Рождество. Уже подъезжали пожарные машины, точно знали, что их помощь здесь потребуется. Вокруг уже поставили оцепление, машины продолжали подъезжать и подъезжать, будто каждый патруль в городе был направлен в Дрешер.
Даже когда меня вывели, я продолжал вырываться и безумно вопить. Я обязан был сжечь это место дотла, убедиться, что всё сгорело. Я желал только жечь, жечь, жечь! Когда меня приковывали к кушетке в карете скорой помощи уши заполнял этот жуткий вопль, неестественный, странный крик.
Я с трудом смог понять, что это мой охрипший голос.
Эпилог, финальное межглавие и интерМеццо
Эпилог.
Рубашка смирительная, глаза грустные.
На белом