в девять тридцать.
— Вообще-то завтра в университете семинар. В одиннадцать. Успею, пожалуй.
«Странный разговор, — подумал Беркович, отключив связь. — Зачем он звонил? Только для того, чтобы назвать даты? Определенно хотел сказать что-то еще, но передумал».
Беркович вырвал из блокнота чистый лист и, вспоминая школьный курс геометрии, нарисовал оси координат. На горизонтальной обозначил числа — от единицы до пятерки. На вертикальной черточками отметил начало месяцев: ноябрь, декабрь, январь, февраль, март… Теперь точки. Единица — второе ноября, горка песка. Напротив двойки — четвертое февраля, день явления куклы по имени Марина. Напротив тройки…
Интересно. Девяносто шесть дней между горкой песка и явлением Марины. И столько же — девяносто шесть! — между Мариной и Кимом. Потом двадцать четыре дня до явления уродца без имени. В четыре раза меньший срок. Следующий интервал — двенадцать дней до Фредди Крюгера и гибели Альтермана. Вдвое меньше. Очень интересно. Как это называется в математике? Числовая последовательность? Тогда…
Почему между горкой песка и Мариной, а потом между Мариной и Кимом, прошло одинаковое количество дней, а потом сразу — в четыре раза меньше? И после этого — еще вдвое? Если это последовательность, то какая? Если промежутки времени уменьшаются, то после Фредди Крюгера — дня через три-четыре — должна была появиться следующая кукла… но не появилась.
Ну и что?
Беркович вспомнил чудесное состояние инсайта, посетившее его после третьей порции виски. Состояние он вспомнил, а Истину, которую он тогда познал, — нет. И не мог вспомнить, Беркович это понимал. И не нужно вспоминать. Даже пытаться не нужно. Она сама, если…
Ждать до завтра? Весь вечер мучиться вопросом — что означает эта кривая? Какое она имеет отношение к гибели Альтермана? Беркович подумал, что не сможет сидеть перед телевизором, играть с сыном в догонялки или беседовать с Наташей о том, почему Ирена ушла от Костика, когда у них все так хорошо складывалось.
Посоветоваться с Ханом?
В лаборатории телефон не отвечал, и Беркович позвонил на мобильный. Автоответчик сообщил, что главный эксперт-криминалист Рон Хан в данный момент недоступен, перезвоните, пожалуйста, позже. Рон отключал телефон, когда выезжал на объект — и в такие минуты он действительно был недоступен, нечего и пытаться.
Беркович нетерпеливо выбрал из памяти еще один знакомый номер.
Ответил, однако, женский голос, и Беркович не сразу сообразил, что это Мария.
— Добрый вечер, — сказал он, — рад вас слышать. Правда, я хотел поговорить с Григорием.
— Он в ванной, — сообщила Мария. — Сегодня так жарко… Ой, так хорошо, что вы позвонили! Я сама хотела…
— Что-то случилось? — насторожился Беркович.
— Закончилась шива, — сообщила Мария. — Рина в депрессии, Лею тоже нужно вытащить из квартиры хотя бы на время. Они как на кладбище, вы же понимаете, все напоминает Натана и тот день, завтра прилетает из России Раиса Наумовна, мать Рины, она не могла раньше, и я хотела бы купить им экскурсию, Раиса Наумовна впервые в Израиле, хорошо бы им съездить в Иерусалим или на Мертвое море, но я не знаю, можно ли Рине уезжать из Тель-Авива.
— Почему нет? — удивился Беркович.
— Не знаю. Пока никого не арестовали… Думаете, это для них безопасно?
Неужели Мария считает, что неизвестный убийца намерен уничтожить всю семью Альтерманов?
— Конечно, безопасно, — сказал он. — Пусть развеются. Только держите меня в курсе, хорошо?
Вместо Марии ответил мужской голос.
— Еще раз здравствуйте, старший инспектор, — сказал Вайншток. — Вы построили график, верно? И, надеюсь, поняли…
— Ничего я не понял, — буркнул Беркович. — Давайте встретимся сегодня. И не в кафе, там хороший кофе, но слишком шумно. Что, если я приеду к вам?
— Замечательно! — обрадовался Вайншток. — Маша приготовит поесть, и мы сможем поговорить.
— Ваша жена…
— Не помешает, — Вайншток понимал Берковича с полуслова.
— Буду через полчаса. — Беркович посмотрел на часы. Придется звонить Наташе и предупреждать, что задержится. Обычное дело.
* * *
Назвав водителю такси адрес, Беркович стал думать о том, что могут означать пять точек на графике. График не мог быть искомой Истиной хотя бы потому, что Истина (с заглавной буквы!) интуитивно понятна, но невыразима словами, числами и точками. Даже мысленно ее нельзя представить, она подобна не далекому маяку, посылающему узкий направленный луч и направляющему корабль в тихую гавань. Нет, Истина подобна яркому свету дневного неба, она так же ясна и так же безмерна.
«О чем я? — подумал Беркович. — Нет, никогда больше… А Рику я еще скажу пару теплых слов. При чем здесь Рик? Он человек свободный, от виски мозги его прочищаются, так он работает, и какие к нему могут быть претензии? А я не имел права. Но если бы я отказался с ним выпить, он не стал бы излагать смысл работ Вайнштока, и я не понял бы… А я понял?»
Вечная дилемма — что допустимо, а что недопустимо в жизни. Всегда ли нужно выполнять предписания, составленные не на любой случай, а имеющие, как всякий закон (не только человеческий, но и закон природы), свою область и время применения?
Встретила Берковича Мария, и ему показалось, что посмотрела она на него с укором.
— Я приготовлю кофе, — сказала она, проведя старшего инспектора к двери в одну из комнат, где, по-видимому, был кабинет мужа. — Вам крепкий и без сахара.
Это был не вопрос, а утверждение, и Беркович смутился, вообразив, что от него, видимо, все еще пахнет спиртным, Мария уловила запах и поняла: без крепкого кофе старшему инспектору не обойтись. Что она о нем думает?
— Да, спасибо, — пробормотал Беркович и вошел в комнату, оказавшуюся не кабинетом, а спальней. Вайншток сидел на широкой супружеской кровати, смяв покрывало и разложив вокруг раскрытые журналы с английскими, как заметил Беркович, текстами, и несколько исписанных и изрисованных графиками листов бумаги. Сесть можно было или на постель, или на низкий табурет.
— Минуту, старший инспектор, — пробормотал Вайншток, перебирая бумаги. — Вы сядьте, я сейчас найду одну свою работу, точнее не работу, а резюме доклада, в свое время я показывал Натану, и теперь хочу…
Голос его постепенно затихал, пока не стал слышен вовсе. Беркович опустился на табурет, почувствовав, что слишком тяжел для этого предмета мебели, рассчитанного на ребенка, а не на взрослого. Детей у Вайнштоков не было. Для чего они (Мария, скорее всего) поставили непрочный табурет в своей спальне?
— Вот, — с удовлетворением произнес Вайншток, сложил найденный листок вчетверо и небрежно сунул в карман рубашки. Сгреб журналы и остальные листы в кучу и поднялся.
— Маша, — сказал он, — все положит на место. Дома я отвечаю за увеличение энтропии, а Маша — за уменьшение. И потому нам удается поддерживать величину энтропии на вполне приемлемом для замкнутых систем уровне. Во