Читать интересную книгу Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

в руках Бонапарта. Россия будет нуждаться в этих припасах для собственного флота, ее придется как-то убеждать, чтобы часть она уделила Британии.

Хорошо хоть Англия не вступилась за Финляндию, когда Россия ввела туда свои войска; в противном случае было бы куда меньше шансов на союз с Россией против Бонапарта. Дипломатией и угрозами, возможно, удастся удержать Швецию от союза с корсиканцем, сохранить балтийский торговый путь и доступ к северогерманскому побережью для вылазок против французских коммуникаций. Не исключено, что под таким нажимом и Пруссия переметнется на другую сторону, особенно если каким-то чудом Бонапарт начнет терпеть поражения. Все это входило в задачи Хорнблауэра: убедить Швецию отказаться от застарелой вражды с Россией, а Пруссию – расторгнуть навязанный ей союз с Францией, при этом не повредить балтийской торговле. Неверный шаг погубит все.

Хорнблауэр отложил бумаги и уперся невидящим взглядом в стену. Туман, лед и мели в Балтийском море; русский флот, шведский флот и французские каперы; балтийская торговля, русский союз и позиция Пруссии; высокая политика и жизненная коммерция; в следующие несколько месяцев судьба Европы будет висеть на волоске, и вся ответственность ложится на плечи британского коммодора. Пульс участился, мускулы напряглись, как всегда в предвкушении опасности. Почти год он не испытывал ничего подобного – с того дня, когда входил в большую каюту «Виктории» выслушать приговор трибунала, который мог осудить его на смерть. Ему неприятно было это предчувствие беды, предчувствие непомерной ответственности; не этого он ждал, когда в середине дня с легким сердцем ехал за приказами. И ради этого он оставляет дружбу и любовь Барбары, жизнь сельского помещика, покой и мир новообретенного дома!

Однако даже сейчас, в минуту почти отчаяния, почти обреченности, грядущие задачи мало-помалу раззадоривали его живой ум. Адмиралтейство дало ему полную свободу – тут грех жаловаться. Ревель замерзает в декабре; Кронштадт – и в ноябре. Когда станет лед, ему придется держаться южнее. Замерзает ли Любек? Если так… Не замечая, что делает, Хорнблауэр резко отодвинул стул. Он не мог мыслить продуктивно, сидя за столом, – это было все равно как надолго задержать дыхание. Сравнение было тем более точным, что, вынужденный напрягать мозг в сидячем положении, он испытывал характерные симптомы медленного удушья – давление поднималось, он начинал метаться.

Сегодня ничто не заставляло его сидеть без движения; отодвинув стул, он мог свободно расхаживать взад-вперед по комнате, от стола к окну и обратно – места столько же, а препятствий куда меньше, чем на шканцах иных из его кораблей. Едва Хорнблауэр заходил по комнате, как дверь приоткрылась и в щелку, привлеченный скрипом отодвигаемого стула, заглянул Браун. Ему хватило одного взгляда: капитан принялся мерить шагами комнату, а стало быть, спать скоро не ляжет.

Браун был умный малый, направивший всю свою сметку на заботы о капитане. Он тихонько притворил дверь и целых десять минут выжидал, прежде чем снова ее открыть. За десять минут Хорнблауэр вошел в ритм ходьбы, и мысли его устремились в русло, с которого их не так просто было свернуть. Браун, не привлекая к себе внимания, проскользнул в комнату – трудно даже сказать, заметил ли его Хорнблауэр вообще. Соразмеряя свои перемещения с ритмом капитанской ходьбы, Браун добрался до свечей – они уже пыхали и чадили, – снял нагар, перебежал к очагу и подбросил угля в догорающий камин. Потом так же незаметно выскользнул из комнаты и устроился ждать. Как правило, капитан заботился о слуге и не заставил бы его бодрствовать допоздна, а отпустил бы спать и сказал, что разденется сам. Браун все понимал и поэтому не обижался, что капитан в кои-то веки о нем позабыл.

Взад и вперед ходил Хорнблауэр, ровным, размеренным шагом, поворачиваясь в двух дюймах от подоконника с одной стороны, с другой задевая боком угол стола. Русские и шведы, торговые караваны и каперы, Стокгольм и Данциг – ему было о чем подумать. В Балтийском море холодно, надо позаботиться, чтобы команда не простужалась. И как только соберется эскадра, первым делом проследить, чтобы на каждом судне был надежный сигнальный офицер. Без отлаженного сообщения между судами дисциплина идет прахом, без нее нет смысла продумывать тактику и строить планы. Недостаток бомбардирских кечей состоит в их…

На этом месте Хорнблауэра отвлек стук в дверь.

– Войдите! – рявкнул он недовольно.

Дверь медленно открылась, явив взору Брауна и перепуганного трактирщика в зеленом бязевом переднике.

– Что такое? – буркнул Хорнблауэр. Теперь, когда его шканцевой прогулке помешали, он внезапно почувствовал смертельную усталость: слишком много всего произошло с торжественной встречи нового сквайра Смолбриджа, а тяжесть в ногах говорила, что он порядком находился.

Браун и трактирщик переглянулись. Наконец последний решился открыть рот.

– Видите ли, сэр, – начал он боязливо. – Их милость в нумере четвертом, прям под этой гостиной, сэр. Их милость человек крутой, сэр, прошу прощения, сэр. Они говорят – еще раз прошу прощения, сэр, – они говорят, в два часа пополуночи поздновато ходить взад-вперед у них над головой. Они говорят…

– Два часа пополуночи? – переспросил Хорнблауэр.

– Ближе к трем, – тактично вмешался Браун.

– Да, сэр, половину пробило, когда их милость вызвали меня во второй раз. Они говорят, лучше бы вы чем-нибудь швырялись или пели. Но слышать, как вы просто ходите взад-вперед, сэр… Их милость говорят, это наводит на мысли о смерти и Страшном суде. Их милость говорят, слишком размеренно. Я сказал им, кто вы, когда их милость позвонили в первый раз. А теперь…

Хорнблауэр окончательно вернулся в реальный мир. Он смотрел на нервно жестикулирующего трактирщика (бедняга оказался между молотом – капитаном сэром Горацио Хорнблауэром – и наковальней – безвестным лордом этажом ниже) и не мог скрыть улыбку; собственно, он даже крепился, чтобы не расхохотаться в открытую. Он легко мог вообразить весь нелепый расклад: неведомый раздражительный пэр звонит в звонок, трактирщик страшится обидеть обоих влиятельных постояльцев, а в довершение Браун до последней секунды упорно не пускает его нарушить хозяйские раздумья. Когда Хорнблауэр улыбнулся, на лицах слуги и трактирщика проступило столь явное облегчение,