рысью, коляска, раскачиваясь, покатила под уклон к Уондсворту. Хорнблауэр вытащил часы. Начало третьего, времени еще вдоволь. Хотя рубашка под мундиром вымокла насквозь, день выдался куда приятнее, чем можно было ожидать, сидя в ванне.
Браун остановил лошадей перед Адмиралтейством, уличный мальчишка загородил собой колесо, чтобы Хорнблауэр, вылезая из коляски, не испачкал плащ и мундир.
– Жди меня в «Золотом кресте», Браун, – сказал Хорнблауэр, ища в кармане монетку для оборванца.
– Есть, сэр, – отвечал Браун, поворачивая лошадей.
Хорнблауэр надел треуголку, огладил сюртук и поправил пряжку на перевязи. В Смолбридже он сэр Горацио, домовладелец, помещик, царь и бог, но здесь он всего лишь капитан Хорнблауэр в ожидании приема. Однако адмирал Луис был сама сердечность. Он продержал Хорнблауэра в приемной не больше трех минут – ровно столько, сколько надо, чтобы выпроводить предыдущего посетителя, – от души пожал будущему коммодору руку, тут же позвонил клерку, чтобы тот унес мокрый плащ, и собственноручно подвинул стул к большому камину, где с его возвращения из Ост-Индии зимой и летом горел огонь.
– Надеюсь, леди Барбара в добром здравии? – спросил он.
– Да, благодарю, сэр, – сказал Хорнблауэр.
– И Хорнблауэр-младший?
– Да, тоже, сэр.
Хорнблауэр быстро поборол робость. Он сел поглубже, радуясь теплу камина. На стене напротив он приметил новый портрет Коллингвуда, сменивший портрет лорда Бархэма[3]. Приятно было перевести взгляд с написанной маслом орденской ленты на собственную грудь и подумать, что носишь те же знаки отличия.
– И все же вы бросили прелести домашней жизни в ту же минуту, как получили наше письмо?
– Разумеется, сэр.
Возможно, меньше искренности принесло бы больше пользы; вероятно, стоило притвориться, будто он покоряется долгу, приносит жертву на алтарь отечества. Однако Хорнблауэр не мог бы сейчас слукавить, хоть убей. Он искренно радовался повышению и горячо желал знать, что намерено поручить ему Адмиралтейство. Зоркие глаза Луиса внимательно исследовали его лицо, и он честно встретил их взгляд.
– Куда вы думаете меня послать, сэр? – спросил он, не в силах более дожидаться, когда Луис сделает первый шаг.
– В Балтику, – отвечал адмирал.
Вот оно что. Два слова положили конец многим часам лихорадочных умозаключений. Его могли послать куда угодно: на Яву или на Ямайку, к мысу Доброй Надежды или к мысу Горн, в Индийский океан или в Средиземное море – в любую точку в пределах окружности радиусом в двадцать пять тысяч миль, над которой реет британский флаг. Значит, Балтика. Хорнблауэр пытался припомнить, что о ней знает. Последний раз он был в северных водах младшим лейтенантом.
– Если не ошибаюсь, там командует адмирал Китс?[4]
– Сейчас да, но вскорости его сменит Сомарес[5]. Он получит указания предоставить вам широчайшую свободу действий.
Странные слова. Намекают на двоеначалие, а это, безусловно, плохо. Лучше один дурной командир, чем два хороших. Сказать подчиненному, что начальнику предписано разрешить ему действовать по-своему, – опасно, разве что этот подчиненный – человек в высшей степени разумный и ответственный. Тут Хорнблауэр сглотнул – он искренно позабыл, что речь идет о нем самом; быть может, Адмиралтейство как раз и считает его «в высшей степени ответственным и разумным».
Луис разглядывал его с любопытством.
– Вы не хотите узнать, какими силами будете командовать? – спросил он.
– Разумеется, хочу, – отвечал Хорнблауэр, хотя это было не так и важно. Главное, он вообще будет командовать какими-то силами.
– Вы получите «Несравненную», семьдесят четыре пушки, – сказал Луис, – в качестве основной силы, и всякую мелочь, какую мы смогли для вас наскрести: «Лотос» и «Ворон», шлюпы, два бомбардирских кеча – «Мотылек» и «Гарви», а также тендер «Моллюск». Пока все; может быть, к вашему отплытию еще что-нибудь подыщем. Будьте готовы к наземным операциям – их, похоже, вам предстоит немало.
– Надо полагать, – сказал Хорнблауэр.
– Не знаю, будете вы сражаться на стороне русских или против них, – задумчиво произнес адмирал. – То же касательно шведов. Бог весть что там затевается. Но об этом вам расскажет Их Важность.
Хорнблауэр взглянул непонимающе.
– Ваш многоуважаемый шурин, досточтимый маркиз Уэлсли, кавалер ордена Святого Патрика, его британского величества государственный секретарь по иностранным делам, для краткости – Их Важность. Мы пройдем к нему через пару минут. Но прежде надо решить еще одно важное дело. Кого вы хотели бы взять капитаном?
У Хорнблауэра перехватило дыхание. Вот это возможность оказать протекцию! Ему случалось назначать мичманов и помощников судового врача; священник с сомнительным прошлым как-то напрашивался к нему в судовые капелланы, но решать вопрос о назначении капитана, да еще на линейный корабль, – это и впрямь случай облагодетельствовать кого-нибудь из знакомых. В списке сто двадцать капитанов младше его, все люди заслуженные, об их подвигах с замиранием голоса рассказывают по всему свету, все заплатили за свой чин кровью и беспримерным мужеством, умением и отвагой. Каждый второй охотно согласится командовать семидесятичетырехпушечным кораблем. Хорнблауэр и сейчас помнил, как ликовал два года назад, получив назначение на «Сатерленд». Капитаны на половинном жалованье, портовые капитаны спят и видят вернуться на активную службу. В его власти – изменить судьбу любого из них. Однако он не колебался. Есть капитаны умнее и сообразительнее, но ему нужен один-единственный.
– Я возьму Буша, если возможно, – сказал он.
– Вы его получите, – кивнул Луис. – Я так и думал. Вы полагаете, деревянная нога не будет ему большой помехой?
– Полагаю, что да, – сказал Хорнблауэр. Досадно было бы выйти в море с другим капитаном.
– Очень хорошо, – сказал Луис, поворачиваясь к настенным часам. – Если не возражаете, мы пройдем к Их Важности.