Читать интересную книгу Гибель веры - Донна Леон

— Это пунтарелле? [10] Вот не ожидал увидеть его на рынке так рано.

— Да, и самый лучший на Риальто! — заверил его лоточник с лицом, горевшим от многолетних винных возлияний. — Шесть тысяч кило, и это еще дешево!

На такие глупости Брунетти отвечать не стал. Когда он был мальчишкой, килограмм puntarelle стоил несколько сот лир и его почти никто не ел, а кто покупал, так в основном уносили домой и скармливали кроликам, которых незаконно держали во двориках или садиках на задах дома.

— Я возьму полкило. — И он достал из кармана несколько бумажек.

Лоточник перегнулся через груды овощей, разложенные перед ним, и подцепил щедрую жменю острых, едких зеленых листьев. Жестом фокусника он извлек из ниоткуда лист оберточной бумаги, шлепнул на весы, обрушил на него листья и быстро свернул все вместе в аккуратный кулек. Положил его на коробку с ровными рядами мелких кабачков и протянул ладонь. Брунетти отдал ему три тысячелировые банкноты, не спросил полиэтиленового пакета и двинулся домой.

Под часами повернул налево и направился к Сан-Апонал и к дому. Бездумно нырнул в первый переулок справа и вошел в закусочную, где заказал прошутто [11], обернутый вокруг тонкой хлебной палочки, и стакан шардоне, чтобы смыть соленый вкус мяса.

Через несколько минут, снова запыхавшись — ступенек больше девяноста, — он открыл дверь своей квартиры. Желанное приветствие — поток знакомых запахов согрел душу и пропел о доме, очаге, о семье и радости.

— Паола, ты здесь? — воззвал он, хотя неистовый аромат чеснока и лука сообщил ему, что она дома.

Крик «да» донесся из кухни и повел его по коридору. Он положил бумажный кулек на стол и прошел через кухню поцеловать жену и глянуть, что жарится на сковородке.

В густом томатном соусе булькали желтые и красные полоски перца, и в воздух поднимался аппетитный запах колбасы.

— Тальятелле? — назвал он свою любимую домашнюю пасту.

Она улыбнулась и нагнулась помешать соус.

— Оно самое. — Повернулась к столу, увидела кулек. — Это что?

— Пунтарелле. Подумал — сделаем салат с анчоусовым соусом.

— Хорошая мысль, — одобрила она. — Где ты его нашел?

— У того типа, который бьет жену.

— Что-что? — в замешательстве переспросила она.

— Последний справа по пути к рыбному рынку, с прожилками на носу.

— Бьет жену?

— Ну, мы его в квестуру три раза таскали. Но жена, как придет в себя, всегда отзывает заявления.

Паола восстанавливает в памяти лица торговцев по правой стороне рынка, понял Брунетти.

— Это та, которая в норковом жакете? — наконец спросила она.

— Да.

— Я и не подозревала.

Он пожал плечами.

— А ты не мог тут вмешаться? — спросила она.

Он голоден, а из-за дискуссии откладывается обед, ответил кратко:

— Нет. Не наше дело.

Брунетти перекинул пальто и пиджак через спинку кухонного стула и пошел к холодильнику налить себе вина. Обходя жену, чтобы взять стакан, шепнул:

— Пахнет вкусно.

— Это правда не ваше дело? — не отставала она. Оседлала своего конька, подсказал ему ее тон и собственный долгий опыт.

— Нет, не наше, пока женщина не подаст жалобу официально, а на это она никогда не пойдет.

— Может, боится его.

Пришлось ей ответить:

— Паола, она в два раза больше него — сотню килограммов весит. Уверен — она могла бы выкинуть его в окно, если б захотела.

— Но?… — Фраза показалась ей неоконченной.

— Но не хочет, как видно. Дерутся, процесс выходит из-под контроля, и она вызывает нас. — Брунетти наполнил стакан и сделал глоток, надеясь, что на этом все.

— А потом? — не унималась Паола.

— А потом приезжаем мы, забираем его и увозим в квестуру. Держим его там, пока она утром не придет за ним. Это происходит примерно каждые полгода, но ни разу на ней не было обнаружено никаких признаков серьезного насилия, и она довольно радостно получает его обратно.

Паола некоторое время обдумывала это, но в конце концов жестом показала, что оставляет обсуждение темы, заметив лишь:

— Странно, правда?

— Чрезвычайно, — согласился Брунетти, зная опять-таки по долгому опыту: конек уже расседлан.

Нагнувшись, чтобы забрать пальто и пиджак и отнести в прихожую, он увидел на столе коричневый конверт и спросил, протягивая за ним руку:

— Это Кьярин табель?

— Ум-гу. — Паола добавила соль в кастрюльку с кипящей водой на задней горелке.

— Ну и как? — спросил он. — Хорошо?

— «Отлично» по всем предметам, кроме одного.

— Физкультура? — предположил он неуверенно.

С первого класса начальной школы Кьяра среди первых, уже шесть лет. Как и для него, для дочери лучшее упражнение — поваляться на диване, вот он и не может вообразить, что она не справляется с каким-то другим предметом.

Комиссар открыл конверт, вытащил листок, пробежал его глазами.

— Религиозное воспитание? — промолвил он. И еще раз: — Религиозное воспитание?

Паола не откликнулась, и он стал смотреть дальше: ага, вот пометки учителя в объяснение оценки «удовлетворительно».

— «Задает слишком много вопросов», — прочел он. И далее: — «Подрывное поведение». Это что же такое? — вопросил он, протягивая листок Паоле.

— А ты бы ее и спросил, когда вернется.

— А ее еще нет?

Что если Кьяра, зная о плохом табеле, где-нибудь прячется, не желая идти домой… Брунетти взглянул на часы: да нет, рано еще, должна прийти не раньше чем через пятнадцать минут. Паола, расставлявшая на столе четыре тарелки, слегка оттолкнула его в сторону бедром.

— Она что-нибудь тебе говорила об этом? — Он послушно отодвинулся.

— Ничего особенного. Говорила, что ей не нравится священник, но никогда не говорила почему. Или я не спрашивала.

— А что за священник? — Он взял стул и сел на свое место.

— В смысле?

— Ну, он, как это назвать… из черного духовенства, то есть член какого-нибудь ордена?

— Думаю, обычный приходский священник, из церкви около школы.

— Сан-Поло?

— Да.

Пока говорили, Брунетти прочитал все отзывы других преподавателей — все в один голос признавали и хвалили Кьярин интеллект и старательность. Учитель математики: «Исключительно талантливая ученица, одаренная математически», итальянского: зашел так далеко, что употребил слово «утонченность», определяя, как она пишет. Ни в одном отзыве ни следа естественного страха любого учителя перехвалить.

— Не понимаю я что-то. — Брунетти засунул листок обратно в конверт и перекинул его осторожно на стол. Он поразмыслил с минуту — как лучше спросить об этом Паолу.

— Ты ей ничего такого не говорила, а?

Паола была известна широкому кругу своих друзей во многих качествах, и весьма разнообразных, но все, кто ее знали, считали, что она «un a mangia preti», — «пожирательница священников». Антиклерикальный раж, временами находивший на нее, до сих пор удивлял Брунетти, а ведь далеко не часто она могла его теперь хоть чем-то удивить. Но это та самая красная тряпка, которая вгоняет ее, без предупреждения, без промаха, в моментальную ярость.

— Ты же знаешь — я не возражала. — Она произнесла это отвернувшись от плиты и глядя прямо на него.

Брунетти всегда удивляло, что Паола с такой готовностью, так спокойно согласилась на общее семейное предложение — крестить детей и разрешить им посещать уроки религиозного воспитания в школе. «Это часть западной культуры», — часто говорила Паола с леденящей вежливостью. Дети не дураки — скоро освоили: Паола не тот человек, к которому надо обращаться по вопросам веры, впрочем, столь же быстро они сообразили, что их мать — настоящий знаток истории церкви и религиозных разногласий. Теологические основы арианской ереси она разъясняла с объективностью и вниманием к мелочам, свойственными ученому, проводящему исследование. А ее суждения о веках кровопролитий как следствии церковных споров, мягко говоря, мягкостью не отличались.

Но все эти годы она держала свое слово и никогда открыто не высказывалась, по крайней мере в присутствии детей, против христианства или вообще любой религии. Значит, неприязнь к религии или каким-то идеям, — что могло привести Кьяру к «подрывному поведению» — не от каких-то неосторожных слов Паолы.

Оба повернулись на звук открывающейся двери, но под родную кровлю явился Раффи, а не Кьяра.

— Чао, мам! — крикнул он, удаляясь в свою комнату положить книги. — Чао, пап!

И тут же выскочил в коридор и на кухню. Наклонился, чмокнул Паолу в щеку — да он выше, что ли, стал, подумал Брунетти, который сидел.

Раффи поднял крышку сковороды и, увидев, что там шипит, снова поцеловал мать.

— Умираю с голоду, мам! Когда есть будем?

— Как только твоя сестра материализуется. — И Паола повернулась прикрутить пламя под закипевшей водой.