К ночи в коридоре появился охранник в сопровождении вольнонаёмного хача по кличке «Красавчик». Ходили разговоры, что место начальника гауптвахты было закреплено за одним кавказским кланом. Шишликов такой ерунде не верил, но теперь убеждался в верности слухов – горец без воинского звания расхаживал по тюрьме, как у себя дома. Ещё более странным был сам визит его к Шишликову и просьба, с которой он пришёл. Горец мягким глухим голосом просил ключи от комнаты и квартиры, которую Шишликов делил на троих со старлеем и прапором из соседнего разведывательного батальона. Комната досталась Шишликову в знак дружбы от уволившегося в запас прапорщика Шагумова. Если кого и можно было назвать красавцем среди гарнизонных кавказцев, то именно обаятельного и весёлого Сергея Шагумова, а не его смазливого земляка. Сергей был обрусевшим настолько, что Шишликов за два года срочной службы даже не догадывался, что прапорщик первого взвода родом с Северного Кавказа.
Променяв дембель на сверхсрочку и окунувшись в быт военных городков – в первую настоящую самостоятельную взрослую жизнь, которая тоже оказалась несерьёзной, – Шишликов обзавёлся бесчисленными друзьями и знакомыми, среди которых благодаря Шагумову оказались и кавказцы. Держались они особняком, и особого желания общаться с полукриминальной группировкой у него не было.
Одна группа кавказцев часто кучковалась возле жёлтой двухэтажки, паркуя на обочине дороги свои подержанные авто. Кто-то из них жил там, они собирались у подъезда, и однажды до проходящего мимо Шишликова докопался один из джигитов в лейтенантских погонах:
– Эй, а честь старшему отдавать не надо?
По уставу хач был прав, но отдавать себе честь ни один нормальный летёха от сверхсрочника не требовал. Капитан или майор могли сделать замечание, но никак не лейтенант, только вышедший из учебки. Сержант остановился и, не найдя, что ответить, молча уставился на хамоватого самозванца. За сценой из окна наблюдала красивая молодая женщина – жена одного полкового офицера. Проходя мимо жёлтого дома, Шишликов всегда оглядывался на её окна.
– Что уставился? Язык проглотил? – красовался перед земляками наглый лейтенант.
Шишликов был не из тех, кто легко превращает конфликт в шутку. И за словом в карман он лез довольно часто. Сглаживать и разводить словами ситуации он ещё не умел, и ему оставалось лишь смотреть в глаза дерзкому дикарю. Молчание затягивалось, и атмосфера накалялась. Закончилось всё тем, что старший из кавказцев вступился за него:
– Это друг Шагумова. Я помню его. Тебя Шиш зовут, да?
Фраза разрядила обстановку, но Шишликов от злости продолжал молчать. Старший хач похлопал его по плечу и приветливо сказал:
– Ступай домой. Иди.
Красавчик тогда тоже был в той компании. Теперь же он просил ключи от жилья, но не для себя, а для вольнонаёмной Аллы, которую в пылу разборок кто-то выкинул из окна второго этажа. Алла пролежала неделю в госпитале, утром должна была выписаться, и её зачем-то требовалось спрятать до полного выздоровления. Соседи Шишликова по коммуналке – казак из Крымска и бульбаш Авдеич – по заверению Красавчика были согласны на проживание Аллы в общей квартире.
– Дай ключи на день, помоги.
– Только для Аллы! – протянул через решётку два снятых со связки ключа сверхсрочник.
Алла была очень и очень яркой полудевушкой-полуженщиной. Уступить ей на пару дней своё холостяцкое жильё было приятно. Ей непременно понравится просторная, светлая комната и огромный, нарисованный на стене парусник. Да и комната соседа ей понравится: у Авдеича на стене жирным шрифтом было размашисто выведено «Дзе мая любоў?». Правда, их общий друг Паша Амелин, обаятельный и невероятно ленивый прапорщик, на одном из кутежей приписал ниже «Дзе моё пиво?».
– Над романтиками всегда шутят! – успокаивал Шишликов наивного белоруса.
– Где ты был, когда Бог мозги раздавал? – пытался язвить в ответ Авдеич.
– За тобой ходил! – язвил в ответ Шишликов под хохот двадцатилетних батальонных холостяков.
Впоследствии именно у них обоих – у Шишликова и Авдеича – и появились красивейшие девушки.
Впервые Шишликов столкнулся с Аллой за полгода до гауптвахты. Она стояла в закутке кафе «Дружба», примыкающем к ГДО, и обнималась с Красавчиком. На том была такая же, как на Шишликове, чёрная куртка из мелких кожаных обрезков – полгарнизона ходило в таких. «Что она в нём нашла?» – злился Шишликов. Варёные джинсы, спортивные костюмы, «Депеш мод», «Яблоки на снегу», «На заре голоса зовут меня». Шишликов носил широкие клетчатые брюки и свитер на голое тело – дань «люберецкой» моде. «Что нашла очаровательная кучерявая блондинка в небритом абреке?» – злился он.
Буфетчица Шура подозвала Шишликова к себе и с назидательным прибалтийским акцентом сказала: «Не связывайся с этой женщиной, мальчик!» Так же она говорила ему про всякую женщину, на которую он обращал внимание. Забота Шуры была трогательной, он дорожил знакомой буфетчицей, но никогда не следовал её советам.
Во второй раз, пройдя мимо целующейся в углу Аллы, Шишликов сердито вышел в зал. Играла музыка предпоследнего советского лета. Тогда никто, кроме Чубайса, ещё не догадывался об этом, и с двумя подвыпившими офицерами в гражданке танцевала одна громкая блондинка. Она была навеселе и со смехом схватила двадцатилетнего Шишликова за руку, когда тот проходил мимо. Ему пришлось танцевать в кругу Клавдии и её тучных неповоротливых кавалеров.
– Это друзья моего мужа! – произнесла она, обвивая обеими руками его шею.
– Понятно! – торопился отцепить непосредственную женщину Шишликов.
Ситуация изменилась, когда в зал вышла кудрявая красавица, похожая на дикую хищную кошку. Клавдия закричала:
– Аллочка, ну куда ты пропала? Мы все заждались.
Девушка-кошка подошла к подруге, поздравила с днём рожденья и со скучающим видом стала пританцовывать. Через пару тактов Клавдия перекричала музыку:
– Познакомься, это Шиш.
Интереса Шишликов в Алле не вызвал, она продолжала снисходительно сгибать и разгибать локти и колени, перетаптываться в общем кругу и озираться по сторонам. Рядом танцевала группа молодых парней. Ребята то и дело бросали на изящную девушку прямые оценивающие взгляды.
Она разворачивалась к ним и возмущалась:
– Ну что таращитесь? Давно по шее не получали?
Ребята в ответ обращались к Шишликову:
– Уйми свою подругу. Мы к ней не лезем.
Так повторялось несколько раз: проскальзывали не нравящиеся Алле взгляды, за которыми следовали оправдания. Алла распылялась, распылялась и, наконец, позвала троих ребят на выход. Шишликов отправился следом. На дворе стоял тёплый сентябрьский вечер. Парни из танкового полка посмеивались над угрозами вспыльчивой девушки, и это её заводило:
– Давай один на один. Сюда иди! – требовала она на ковёр самого высокого из них.
Тот просил Шишликова успокоить подругу, и Шишликов охотно пытался это сделать. Он хватал рвущуюся в бой Аллу за талию, она разворачивалась к нему и шептала:
– Видишь, какие они трусы?
Затем пыталась снова ринуться в бой, замахивалась хрупкими кулаками на молодых прапорщиков. Шишликову приходилось аккуратно перехватывать её, чтобы не довести дело до настоящей драки. Его рука нечаянно сползла на буйное Аллино сердце. Он ощутил, как трепетно оно бьётся, и замер в ожидании затрещины за вольность. Но, пылая румянцем, девушка лишь поворачивалась к нему и шептала:
– Сам видишь – они меня боятся.
«Кошка. Настоящая кошка!» – терялся Шишликов. Он впервые в жизни обнимал девушку, и чувство нежности переполняло его. Три танкиста, записанных Аллой во враги, по-дружески завидовали связисту.
В дверях кафе появились Клавдия и два молчаливых сослуживца её мужа. В этот же момент с другой стороны затормозила белая «Волга». Клавдия обрадованно закричала и потребовала от вышедшего из машины грузина развести их по домам:
– Бадри, дорогой, у тебя есть время?