Дикий оливковый сад под вечерним солнцем, белые козы, и возле ручья Одиссей в залатанной хламиде. Возле него арфа, которую он время от времени теребит в попытках найти причину довлеющей тоски. Взгляд его направлен в сторону сползающего за горизонт солнца: интуитивно он чует, что там сокрытая большим расстоянием Итака. Но он не помнит, зачем ему туда нужно. Сладкий морок лишил его памяти, но не разорвал другую невидимую связь с украденным настоящим.
Легенда Терентия была проста: когда-то он отправился с другими музыкантами на поиски удачи в чужую страну. Поход растянулся на двадцать долгих лет. Приятели давно вернулись домой, а Одиссей продолжал слать супруге деньги и скупые обещания вернуться. Дети давно уже выросли, обзавелись своими семьями, жену называли вдовой, а он всё играл и играл на улицах бесконечную музыку. Не было возле него ни Кирки, ни Калипсо, удерживающих путника своими чарами, не было иных видимых объяснений. Он легко мог привлечь к себе нимф и русым чубом, и ровными рядами белых зубов, и волевым подбородком. И характер у Терентия ровный, мирный. Почему он оставался одиноким странником, было загадкой.
То редко, то часто Шишликов сталкивался с ним на торговых улицах. Иногда проходил мимо, иногда останавливался. В этот раз решил выяснить волнующий с детства вопрос:
– Почему шар голубой крутится над головой? Он же под ногами.
Терентий мягким баритоном обрисовал сцену иначе:
– Воздушный шар запускали, барышня с маменькой у парадной зазевались, а кавалер на извозчике рядом затаился.
– Чтобы украсть?
– Чтобы украсть.
– А барышня знает об этом? Она с ним в сговоре?
– А барышня с кем только не в сговоре. Отвечать всё равно кавалеру!
Шишликову захотелось поделиться с Терентием новостью о том, что им написана повесть. Он горячо размахивал руками в попытках как можно точнее передать уличному музыканту всю неуловимую уникальность пережитого.
– Про любовь?
– Да, про девушку одну удивительную. Как догадался?
– А про что же ещё пишут?
– Ну как? Про войну пишут, про достижение целей. Знаешь, как цели достигаются?
Терентий скорчил гримасу недоумения, но Шишликова такая ирония не остановила:
– Это я в этом году понял. Цель – это ещё та штука! Любая обоснованная цель достижима! Человек намеревается получить доступ к задуманному и тихо или громко об этом заявляет. Его заявления вне зависимости от громкости мир слышит. Его поиски рано или поздно приводят к нужным дверям. Путём проб и ошибок он эти двери одну за одной открывает.
– А если не откроет?
– Каждая дверь открывается в зависимости от серьёзности намерения и усердия. Трудности – только необходимые проверка или условие. Даже ошибки не случайны, и силы, на них потраченные, тоже необходимы, они потрачены не впустую. Достижение цели таким образом – дело времени и затраченных сил. Это обычное математическое уравнение, где цель равна времени, помноженному на среднее затраченное усилие. Как-то так: Z = T × E! Концентрация на цели зависит от серьёзности намерения. Помощь извне тоже зависит от собственной мотивации.
– Открыл секрет Полишинеля. Что ты мне азбучные истины втираешь?
– Подожди ты. Цель у человека внутри уже достигнута. Он словно беременный ей. И пока человек не разродился, его никто не тронет. Ему обязательно дадут время и силы на поставленную задачу. Сама цель определяет, сколько и как человек будет жить. Сама цель даёт силы, а не наоборот. Цель – это источник жизни. Источник и цель – это одно! Это я два пару месяцев назад понял. Сама цель делает человека непобедимым.
– Главное, ничего не выдумывай – пиши, что есть. Иначе отвечать придётся.
– Писать грех?
– Сочинять грех. Человеку с настоящим не разобраться, и он ныряет в вымышленную жизнь. И ладно бы сам во всём этом плавал, так он пишет другим о том, чего нет.
– Да я же не об Анне Каренине, не о Дон Кихоте. Галя есть. Она ходит по улицам Койска, исполняет Шуберта, и я вношу в человеческую библиотеку свидетельство о ней. Правду. Красивую правду – она другой не бывает. Пройдут века, перепишут истории стран и народов, от некоторых не останется и намёка, а правда о Гале у кого-нибудь да сохранится.
– А про Галю всё историческая правда? – спросил Терентий. – Койск – он где? Исказить, преувеличить – это примерить на себя маску. На эту маску начнут притягиваться не соответствующие настоящему тебе события и люди. Если и будут любить, то не тебя, а придуманную тобой маску. Радости от этого мало. Ты введёшь в заблуждение и себя, и других – заживёшь не своей жизнью. А только своя жизнь, поверь мне, красива.
– Я только название местных городов изменил. И имён несколько.
– И будут потом по выдуманным названиям альтернативную географию учить?
Шишликов выдавил из себя «пока» и скрылся в дверях почтового отделения. Попытки внешнего мира вытеснить из его жизни образ девушки, переехавшей прошлой осенью в Койск, воспринимались им болезненно и остро. Скромная студентка консерватории и тогда-то казалась Шишликову мимолётным эфемерным явлением, которое в церковной общине мало кто замечал, а теперь и вовсе превращалась в чистую фантазию. Сетевые сообщения о её музыкальных успехах и молчаливые социальные аккаунты слабо утверждали обратное. Она игнорировала его, закрывалась молчанием и сама призывала океан забвения поскорей снести всю прибрежную память о ней. Он боролся с вытеснением её образа новыми ежедневными событиями и как мог оправдывал свои письма Гале. Писал он их исключительно из потребности сохранять ту связь, которую она всячески пыталась обрубить и отринуть. Связь с Галей была и без слов – она и без писем была ключевой основой реальности. Он лишь проявлял её в удобные для скромной девушки формы, чтобы она, наконец, разглядела и признала её. Разве с Богом не так? Разве исповедование веры и пение молитв не то же самое? Признай Галя эту связь сразу, прими её за явность, и не было бы никаких писем и слов. Они бы стали излишни, как уже услышанный молитвенный призыв. А теперь он был вынужден изобретать всё новые и новые приемлемые формы соприкосновения с ней. Одной из таких форм становилась новая наука.
Галинословие I
– Предметом изучения сей науки являешься ты. Ты – это та, к которой обращаешься и которая в силу разных обстоятельств меня не слышит, не видит, не хочет знать, отрицает. – Ну какое ещё галинословие? Для чего? Сколько уже наштамповано логий и софий? Не надо захламлять мир! – возмутишься ты.
– Вот столкнёшься с подобным опытом – с опытом отрицания своего присутствия в жизни самой этой жизнью, самым главным воплощением этой жизни, то обязательно поймёшь, что познание любимого человека, зазнобы с глазами Бога (а кто ещё может смотреть любимыми глазами?) становится экзистенциально важным – вопросом жизни и смерти. Хотя кому я это рассказываю!
– Мне?
– Это потом, когда человека отпустит, когда связь с любимым уйдёт на второй план, и человек падёт до роли муравья в муравейнике, тогда галинословие покажется блажью, прихотью распоясавшегося галинослова. А спроси ты влюблённого в тебя прямо сейчас…
– Почему тогда «галинословие», а не «тебясофия»? Речь же не конкретно обо мне?
– Конкретно, Галя.
– Не в имени же дело!
– Согласен, ты гораздо просторнее и величественней, чем имя, и, чтобы даже только приблизиться к тайне твоего явления, имени недостаточно.
– Меняем название новой науки?
– Нет! Прости. Я вполне допускаю, что можно любить Марию, Александру, Катю, и тебе сносней универсальная и абстрактная тебясофия. Но…
– Мария, Александра, Катя?
– В галинословии, в отличие от других наук, нет обобщений, анализа, синтеза, критики, логики! Всё это малопригодно в приближении к тебе. Ты, во-первых, единственна, во-вторых, непредсказуема и перманентно нова. И ты не потерпишь обобщений и экспериментов над собой. Ты настолько индивидуальна и неповторима, что любая систематизация становится препятствием и лишь отдалит меня от тебя.