Бадри с удовольствием стал размещать в салоне обеих подруг и без удовольствия их кавалеров. Шишликова тоже пригласили в машину. В салоне стоял гул от вопросов, кто куда едет. Водитель ворчал «Так не делают! Куда ехать?», но уступал капризам неопределившихся женщин. Проехав триста метров, он остановился возле КПП генеральского городка и спросил, кто здесь выходит.
Никто его не слушал. Шишликов чувствовал себя не в своей тарелке, но близость сидящей рядом Аллы удерживала его от возвращения домой. Шум в переполненной машине привлёк внимание дежурного капитана, который отправил рядового выяснить причины долгой остановки. Солдат постучался в переднее окошко:
– Здравствуйте. Почему стоим?
– Сейчас выясним, кто выходит, и отправимся дальше! – сообщил Бадри, который уже жалел о доставшейся ему роле извозчика.
– Да иди ты! – послала солдата Алла.
Тот быстро исчез, но через минуту снова раздался стук в окно. В этот раз солдата попросил уйти Шишликов. Стучавший оказался не рядовым, а дежурным капитаном. Он был взбешён:
– Ты кого послал? Вышел из машины! – ломился он в заднюю дверь.
Грузный водитель испугался: любой залёт в ГСВГ грозил увольнением или переводом на родину. Он выбежал из автомобиля и распахнул заднюю дверь:
– Выходите! Хватит уже!
Вслед за сержантом высыпали все пассажиры. Дежурный офицер нападал на смутившегося Шишликова. Тот и сам был не рад своему хамству. Раньше он себе такого не позволял, а тут оступился – решил покуражиться перед боевой девушкой. «Дурак!» – думал он про себя.
Девушки унимали капитана, приятели Клавдии вздыхали и мямлили. Возникла полная неразбериха. Бадри стал торопливо разворачивать «Волгу». Передние колёса автомобиля прокрутились в сантиметре от чёрных туфлей Аллы. Она вскрикнула, схватилась за ногу. Шишликов растерялся, взял её на руки и понёс в генеральский городок.
– Дурак, куда ты меня несёшь? Я не там живу! – зашептала Алла: – Опусти! Я понарошку!
– Всё в порядке? – подбежала Клавдия.
Капитан махнул на девушек рукой и исчез. Грузин быстро усадил Аллу и двух молчаливых офицеров снова в автомобиль и умчался. В двадцати метрах от КПП остались Клавдия и Шишликов.
– Я здесь живу. А тебе куда? – нежно смотрела в глаза связисту весёлая девушка.
– А Алла – она кто?
– О, она моя подруга! В салоне красоты работает. Только с мужиками ей не везёт.
Незаметно подошёл солдат и попросил обоих пройти на КПП:
– Вас товарищ капитан зовёт.
Клавдия попятилась, потянула сержанта за рукав в сторону монумента с Т-34:
– Бежим!
Солдат не погнался следом. Только прокричал вдогонку:
– Стой! Стойте!
За танком начинался сосновый парк, на другой стороне которого жила ещё незнакомая Шишликову его будущая жена. Пройдёт ещё три месяца, он проводит в Москву школьницу Катю, заметит на дискотеке меланхоличную девушку, подумает «хорошо бы она стала моей женой», и спустя ещё месяц она сама подойдёт к нему:
– Привет, меня зовут Даниэла.
«Что только не вспомнишь! – оторвался от письма заключённого Шишликов: – У меня тоже есть прошлое. Что подумает обо мне Галя?»
Встреча 30 июня
В местной столице шёл нескончаемый ливень. Затопило низины, туннели, и транспорт – от наземного до воздушного – передвигался с большим трудом и опозданием. Завтра Шишликов улетал в Москву, а вечером шёл на концерт с Галиным участием в Русском Доме. Очень волновался. К тому же он не успел снять гостиницу и катал за собой повсюду чёрный чемодан. К радости от предстоящей встречи примешивалась доля страха: пугала реакция девушки на очередной непрошеный визит. Противоречивые чувства боролись между собой, переплетались, смешивались в пёстрый букет переживаний. Галя дарила ему поднимающие в небо сандалии-таларии и отчитывала его за то, что он ими пользовался. Она переполняла его кислородом и запрещала дышать. Она словно требовала, чтобы состояние, которым она его одаривала, оставалось тайным, сокровенным не только от других, но и от неё и от себя. Хранить любовь становилось тем же, что и хоронить её. Спрятать вселенную в точку – вот что она от него требовала.
«Да ничегошеньки я от вас не требую! Ничегошеньки! – возмущалась Галя уже в домысливаниях Шишликова: – Приехали мучить меня?»
Ни в фойе первого этажа, ни в коридоре шестого, на котором располагался маленький актовый зал, Гали не было. Русский Дом по планировке походил на школу. У подоконников кучковались любители классической музыки. Преобладали пожилые женщины и старики. Несколько человек осаждало своими вопросами высокого бородача в рясе. Шишликов, желая перетянуть Бога на свою сторону, взял у священника благословение. Затем он занял в зале два крайних правых стула в первом ряду.
Волнение переполняло его: каким будет выражение её лица, когда их глаза встретятся?
Женщина в чёрном вечернем платье объявила начало музыкального вечера. Она предупредила, что Галя с сестрой из-за погоды только-только приземлились в аэропорту, а в первом отделении выступит ещё одна пианистка.
Шишликов смотрел на пасмурное небо в окне и слушал чужое исполнение. Лёгкая, вторящая дождю музыка нравилась. Под неё представлялось, как Галя сейчас ловит такси, как мчится по мокрым летним улицам ко второму отделению, как смотрит в окно и что-то отвечает суетливой, не чувствующей момента сестре.
Музыка наполняет каждый эпизод своим собственным смыслом, превращая его в этюд. Она доминирует над действием, своевольно расставляет акценты. Под Бетховена и Шопена Галя в такси выглядит грустно, под Баха её попытки противостоять судьбе ярче, но также обречены. Чайковский везёт Галю навстречу неизбежному счастью.
Женщина в чёрном объявила паузу и сообщила, что сёстры уже на месте. Шишликов вышел в коридор и стал курсировать вдоль классных комнат в ожидании встречи. Люди толпились вокруг отыгравших музыкантов, а возле комнаты, отданной под гримёрку, никого не было. В какой-то момент дверь распахнулась. В длинном синем узорчатом платье с брошью в виде бабочки вышла Галя. Остановилась, секунду не сводила с Шишликова глаз. Убедилась в том, что не обозналась, и снова скрылась за непрозрачной стеклянной дверью.
Всё как обычно: ни обрадовалась, ни испугалась, решила скрыть свои эмоции. Не прошло и минуты, как она снова вышла и уверенно направилась к концертному залу. Он пошёл ей навстречу и в дверях сумел остановить её:
– Галя, вот повесть о тебе.
– Я от вас ничего не приму. Никогда! – отрезала она и обратилась к женщине в чёрном: – Можно мне порепетировать пять минут?
– Разумеется, проходите.
Шишликов и Галя вдвоём зашли в пустующий зал. Она устроилась за роялем, а он занял своё место. Следом за ними вошла громогласная Виктория:
– Выйдите отсюда немедленно!
– Возьми повесть, Вика! – переключил он её внимание.
Не сдержав любопытства, она выхватила у Шишликова стопку аккуратно склеенных с одного края белых листов, на первом из которых красовался черно-белый Галин портрет.
Повадки Виктории настолько предсказуемы, что полагаться на них легко. Галя повторила из-за рояля:
– Нам от вас ничего не нужно!
Вика опомнилась и вернула повесть:
– Не надо нам.
Затем она озадаченно спросила:
– А можно здесь фотографировать?
– Конечно, – подтвердил Шишликов, – в первом отделении концерта все фоткали.
Вика выбежала за оставленным в гримёрке смартфоном.
Они остались одни. Она наигрывала небольшие фрагменты, перескакивая с одной темы на другую, и сверкала глазами в сторону Она. Он тихо, нежадно смотрел на Ону и не мог наглядеться. Наверно, это была самая главная минута их встречи, та минута, ради которой Он ехал сюда, ради которой спрашивал благословение. Целая минута с Оной наедине.
Вопреки Оне, вопреки воле Оны и не совсем так, как Он сам того желал, но они остались одни. Пусть на минуту, пусть походя, но это и есть вечность. Вечность не где-то там, за какими-то дверьми будущего, а здесь, именно теперь. Люди оставили их: соблюли невидимое предписание дать им побыть наедине. Он был рад этому. Он не мог и не хотел отступать. Не мог и не хотел отказаться от происходящего. Это даже не в воле Она.