терпкой хвойной коры, разбухшей от влаги и холода, был мне знаком, казалось, даже близок.
Вокруг меня не было ни души, и только каменная стена старинного дома, больше похожего на таинственный замок, приветливо смотрела на меня из пелены густого тумана, слившегося воедино с одичалой мглой, едко скрипящей острыми, точно бритвы, зубами. Пройдя через туман, я оказался перед огромным каменным зданием, обильно заросшим плющом и дикими черными розами, безжалостно вцепившимися в каждый камушек дома. Его тусклые окна смиренно и гордо смотрели на меня сверху вниз, как на нежданно явившегося гостя. Когда рука моя притронулась к красивой изогнутой серебряной дверной ручке, позади меня раздался чей-то тихий, давно знакомый мне голос:
– Энгис?.. – удивленно прошелестел он. – Этот тоненький, чарующий голосок, медленно околдовывающий собой мой рассудок, принадлежал высокой девушке с прямыми длинными пепельными локонами и заботливыми темно-зелеными глазами, в которых полностью утопала моя нежданно пришедшая фигура. – Не верю своим глазам, что это ты. Я очень долго ждала этого момента. Чарлз будет… приятно удивлен.
Смотря на нее, я никак не мог понять, кем же она является и откуда знает меня. Ее слова казались такими невесомыми, что я едва воспринимал все всерьез. Но эти глаза, эта теплая улыбка…
По вискам внезапно что-то резко ударило, проникнув, кажется, в самые потаенные уголки моего мозга.
– Рене, – вдруг вырвалось у меня. Зеленоглазая готова была провалиться на ровном месте, без памяти бросившись на меня с горячими объятиями, как она часто делала в далеком детстве.
Ее нежные руки обхватили мою тонкую шею, бережно прижав в себе. Мягкие длинные пальцы зарылись в мои густые волосы, и даже так я чувствовал неиссякаемое тепло, исходящее от них. Внезапно ее припухлые алые губы слишком близко приблизились к моим, предвещая горячий поцелуй.
Легким движением руки я отстранил ее от себя, недоуменно и немного раздраженно бросив на нее холодный взгляд. По ее бледным щекам пробежал багровый румянец, и Рене виновато опустила глаза, вмиг потерявшие некогда живой блеск.
– Прости меня, – дрожащим голосом сказала она, не поднимая на меня своих стыдливых глаз. – Я просто…
– Идем, Рене, – перебив ее, я бросил ей жест рукой, указывающий на огромные тяжелые двери, хранящие за собой давно потерянную, но не забытую мною жизнь.
Не сказав ни слова, она медленно поплелась за мной, оглушая окружающую гармонию небольшого мирка цоканьем высоких каблуков своих изящных лакированных красных туфель.
Богато убранные залы, выполненные в черных, синих и серебряных тонах, открывали новую галерею искусных красок, придающих здешней атмосфере ничем не передаваемую атмосферу отчужденности от всего окружающего.
Темно-синие стены, украшенные пыльными серебряными канделябрами с подтекающими восковыми каплями и старинными натюрмортами, казались отдельно существующим произведением искусства какого-то никому не известного художника, который просто не захотел открываться миру.
Черный каменный пол, веющий приятным холодком, едва освещался безжизненным светом настенных канделябров и огромной изящной хрустальной люстры, с которой свисали парочка белесых паутин.
Горящий камин, расположившийся под огромной изящной лестницей, ведущей наверх, сонливо шипел, лениво разгрызая безвкусные деревяшки.
Большой черный диван с темно-синими бархатными подушками, рядом с которым была разбросана еще парочка небольших точно таких же кресел, занимал почетное место у теплого камина, мнимо наблюдая за застывшей жизнью внутри холодных каменных стен родового поместья Кёллер.
Изящные черные розы, стоящие на лакированном деревянном кофейном столике, прекрасно дополняли окружающую атмосферу, делая ее еще более насыщенной.
За широкой спинкой дивана показалась чья-то взлохмаченная каштановая голова, хозяин которой только что пробудился от долгого, утомительного сна, о чем говорили его бессмысленные серо-голубые глаза. Я сразу узнал в этой сонной фигуре того непоседливого мальчишку, который всегда был богат на мелкие шалости.
– Глазам своим не верю. – Соскочив с дивана, он неуверенно сделал пару встречных шагов в мою сторону, а затем внезапно остановился, словно будучи не в силах сдвинуться с места. – Вот почему сегодня расцвели все розы. Поместье не потеряло с тобой связь спустя столько лет. Удивительно.
– Ничего удивительно в этом нет, Лео, – на лестнице раздался сильный голос Эндиа´на, моего самого преданного друга. Он медленно спускался по лестнице, сопровождая свою горячо обожаемую спутницу, с давнего времени ставшую его невестой, Джорджию. – Мы знали, что ты, Энгис, скоро вернешься к нам. Джорджия даже записывала количество дней, проведенных тобой вне дома. Не лет, а дней, вот, что действительно удивительно. – Он бросил укоряющий взгляд на Лео, которому было абсолютно все равно на его извечные колкие поддевки.
– Это уже не имеет значения. – Сорвавшись с места, Джорджия каким-то чудом выскользнула из рук своего спутника, обняв меня так, как всегда умела обнимать только она одна. Ее искрящаяся светом лучезарная улыбка в очередной раз была неотразима. Эти светло-карие глаза, прекрасно гармонирующие с непослушными вьющимися прядями волос цвета спелой пшеницы, излучали столько света, сколько не могло бы вместить в себя ни одно утреннее небесное светило. – О, как Чарлз будет рад увидеть тебя. Все эти годы он провел в своем кабинете, изредка покидая его. Сердце твоего отца залито грустью с того самого времени…, – она на мгновение замолчала, больно закусив нижнюю губу; так Джорджия всегда делала, когда едва не выпаливала то, что говорить не следовало. – Он сейчас в кабинете. Ты должен подняться к нему сейчас.
Звук моих шагов робко разлетался по всему этажу, мучительно угасая в теплых лучах испокон веков горящих канделябров. Стук моего сердца не касался существующей жизни в этих молчаливых стенах, замолчав, вжавшись как можно сильнее в мои ребра, словно пытаясь себя зачем-то изрезать. Темные двери, спрятавшиеся в незаметных дверных траншеях, без конца перешептывались между собой, затаив дыхание. Поместье Кёллер всегда было таким, и я уже думал, что никогда не увижу его хмурое лицо.
Холодная январская ночь засела в глубинах моей памяти, никак не покидая мой рассудок. Все то, что было до нее, стало для меня странным сном, большую часть которого я пропустил, сам не зная, как именно.
То тяжелое чувство, которое черной тучей нависло надо мной, называло себя страхом. Прежде я никогда не испытывал его, даже не задумывался о его существовании бок о бок с собой, но сейчас я ощущаю его холодное, прогнившее дыхание, от которого по спине невольно пробегают леденящие мурашки, больно царапая каждую клеточку моей кожи. Страх никогда не был мне врагом, мы даже не были знакомы, а сейчас, когда глаза наши встретись, мы сразу же возненавидели друг друга.
Мой отец всегда был строгих правил, имел свои собственные ценности и крайне радикальные пути достижения желаемых результатов, которые никто бы никогда не смог понять. Холодный взгляд постоянно о чем-то думающих глаз, непоколебимая серьезность, застывшая на тонком лице с безобразно правильными чертами, молчаливость, от которой становилось не по себе, длинные тонкие пальцы, на которых красиво сидел серебряный перстень с изящным черным камнем, внутри которого, кажется, застыла багровая капелька чьей-то невинной крови… Я запомнил его таким, но это вовсе не значит, что всю свою жизнь его тонкие губы ни разу не содрогались в улыбке.
Не знаю, как я так легко отворил дверь в его кабинет. Я думал, что никогда уже не смогу этого сделать вот так запросто, как было когда-то очень давно, когда, прибегая к нему, я просил у него какую-нибудь книжку, с которой было бы приятно провести холодный вечер у теплого камина. Каким он стал сейчас, когда миновало, кажется, целое столетие, исчезнув за нашими спинами? Кроме этого я уже не мог думать ни о чем другом.
Притаившийся за книжными стеллажами свет приятно кольнул мои застывшие от давнего внутреннего холода бледные щеки, заставив кровь внутри них заново заиграть новыми красками жизни. Тяжелая атмосфера, зарывшаяся в самую глубину души отцовского кабинета, тягостно и несколько тревожно обняла меня за плечи,