Читать интересную книгу ВАЛИС. Трилогия - Филип Дик

– Т–34, – объясняла Шерри, – были очень быстрыми. Под Курском они раздолбали даже поршевских «элефантов». А что они сотворили с Четвертой танковой армией!

Тут она начала излагать ситуацию под Курском в 1943 году, да еще с цифрами. Мы были просто потрясены.

– Чтобы переломить ход сражения, пришлось вмешаться самому Жукову, – хрипела Шерри. – Ватутин облажался. Его потом убили пронацистские партизаны. А теперь гляньте, какие у немцев были «тигры» и «пантеры».

Она показала нам фотографии немецких танков и проинформировала о том, как генерал Конев двадцать шестого марта успешно форсировал Днестр и Прут.

Суть идеи Шерри состояла в том, чтобы повернуть мозги Жирного от космического и абстрактного к частному и конкретному. Она посчитала, что нет ничего более реального, чем мощный советский танк времен Второй мировой. Шерри надеялась, что Т–34 станет противоядием для безумия Жирного.

Ничего не вышло. Все ее объяснения, карты и фотографии напомнили Жирному о ночи, когда они с Бобом пошли смотреть фильм «Паттон» накануне похорон Глории. Шерри, само собой, об этом не знала.

– А может, Жирному заняться шитьем? – предположил Кевин. – У тебя ведь есть швейная машинка, Шерри. Научи его.

Шерри продемонстрировала, что степень ее упрямства достаточно высока.

– В танковом сражении под Курском, – продолжала она, – участвовали четыре тысячи боевых машин. Это была величайшая механизированная битва в истории. Все знают о Сталинграде, но никто не знает о Курске. Настоящая победа Советского Союза произошла под Курском. Если взять…

– Кевин, – прервал ее Дэвид, – мне кажется, немцы должны были показать русским дохлую кошку и попросить их объяснить ее смерть.

– Это остановило бы русских, – подтвердил я. – Жуков и по сей день пытался бы разобраться с причинами кошкиной смерти.

Шерри обратилась к Кевину:

– Говоря о великой победе правых сил под Курском, как можно думать о какой–то там кошке?

– В Библии что–то есть о падающих воробьях, – возразил Кевин. – И о том, что Он не спускает с них глаз. Беда только в том, что у Бога, видимо, всего один глаз.

– По–твоему, сражение под Курском выиграл Бог? – спросил я Шерри. – Вот удивились бы русские! Особенно те, кто строил танки, вел их в бой, и кого убили в этом бою.

Шерри терпеливо пояснила:

– Для Бога мы инструменты, при помощи которых он действует.

– Ладно, – сказал Кевин. – В случае Лошадника Богу достался бракованный инструмент. А может, они оба бракованные. Вроде как восьмидесятилетняя старушка за рулем «пинто», а у того бензобак пробит.

– Немцы должны были показать русским дохлую кошку Кевина, – сказал Жирный. – Не какую–то там любую дохлую кошку. Кевина беспокоит только эта, конкретная кошка.

– Этой кошки, – возразил Кевин, – и в природе не было во время Второй мировой.

– Ты горевал по ней? – осведомился Жирный.

– Как я мог горевать? Ее ведь тогда не было.

– То есть она пребывала в том же состоянии, что и сейчас, – констатировал Жирный.

– Неправильно, – обиделся Кевин.

– В каком смысле неправильно? – спросил Жирный. – Чем ее не существование сейчас отличается от ее не существования тогда?

– Ну, теперь у Кевина есть ее труп, – заметил Дэвид. – Есть за что цепляться. В этом вся суть кошкиного существования. Она появилась на свет, чтобы стать трупом, при помощи которого Кевин смог бы отрицать милость Божию.

– Кевин, а кто создал твою кошку? – спросил Лошадник.

– Бог создал, – ответил Кевин.

– По твоей логике выходит, что Бог создал отрицание своих собственных добрых качеств, – отметила Шерри.

– Бог туп, – сказал Кевин, – и божественность его тупа. Я всегда это говорил.

Шерри спросила:

– А много нужно умения, чтобы создать кошку?

– Нужны всего лишь две другие кошки. Самец и самка, – сказал Кевин. Однако он уже начал понимать, куда его заманили. – Нужно… – Он ухмыльнулся. – Ладно, нужно умение, если говорить о целях бытия.

– Ты не видишь целей? – удивилась Шерри.

Поразмыслив, Кевин согласился:

– У живых существ есть цели.

– А кто вложил в них эти цели? – не унималась Шерри.

– Они… – Кевин помедлил. – Они сами и есть эти цели. Живых существ нельзя отделить от их целей.

– Выходит, животное – это выражение цели, – сказала Шерри. – Значит, у бытия есть цель.

– Только местами.

– Отсутствие цели порождает цель.

Кевин окинул ее взглядом.

– Чтоб ты провалилась! – сказал он.

Я полагаю, что циничный подход Кевина сделал гораздо больше для подтверждения Лошадникова безумия, чем любой другой единичный фактор – ну, не считая, конечно, самой причины этого сумасшествия, какой бы она ни была. Кевин непреднамеренно стал инструментом в руках неведомых сил, и Жирный это понимал.

Кевин не мог предложить достойной альтернативы заболеванию Жирного. Его циничная ухмылка была в некотором роде оскалом самой Смерти – этакий ухмыляющийся череп. Кевин жил, чтобы доказать никчемность жизни. Меня всегда поражало, что Жирный при всем при этом продолжает общаться с Кевином, но позже я понял – почему. Всякий раз, как Кевин обрушивался на заблуждения Жирного – высмеивал и пародировал их, – Лошадник становился сильнее.

Насмешки являлись единственным противоядием для безумия Жирного, и он под их градом чувствовал себя только лучше. Жирный понимал это, как бы далеко ни унесло его крышу. Да что там – это прекрасно понимал и Кевин, однако контур обратной связи в голове вынуждал его продолжать нападки снова и снова.

Так что нападки усиливались, а Жирный становился все сильнее. Очень похоже на греческий миф.

В своей экзегезе Жирный вновь и вновь возвращался к этой теме. Он верил, что прожилки иррационального пронизывают всю вселенную, вплоть до Бога или Высшего Разума, стоящего за ней.

Жирный писал:

38. От потерь и несчастий Разум становится безумным. Следовательно, и мы как части вселенной и, соответственно, Разума частично безумны.

Очевидно, что Жирный экстраполировал свое личное горе – потерю Глории – до космических масштабов.

35. Разум говорит не с нами, но посредством нас. Его повествование течет сквозь нас, и его горе напитывает нас иррациональным. Как утверждал Платон, Мировая Душа пронизана иррациональным.

В параграфе 32 об этом еще больше:

32. Смена информации, которую мы воспринимаем как окружающий мир, есть развертывающееся повествование. Оно рассказывает нам о смерти женщины (курсив мой). Эта женщина, умершая давным–давно, была одной из изначальных близнецов, одной из половин божественной сизигии. Цель повествования – раздумья о ней и ее смерти. Разум не хочет забыть ее. Таким образом, размышления Разума состоят в постоянном свидетельстве ее существования и, прочитанные, могут быть поняты только так. Вся информация, произведенная Разумом и воспринимаемая нами как расстановка и перестановка физических объектов, – попытка сохранения ее; камни, скалы, палки и амебы – ее следы. Память о ее существовании и уходе записана на самом низком уровне физического бытия. Записана страдающим разумом, который остался один.

Если после прочтения вы не поймете, что Жирный пишет о себе – вы ничего не поняли.

С другой стороны, я не отрицаю того факта, что Жирный окончательно и бесповоротно свихнулся. Это началось после звонка Глории, и с тех пор он и остался сумасшедшим. Совсем не похоже на Шерри с ее раком. У Жирного не было ремиссии. Обретение Бога нельзя назвать ремиссией. Впрочем, возможно, и ухудшения не наступало, что бы там ни говорил циничный Кевин. Нельзя сказать, что общение с Богом для психического заболевания то же самое, что смерть для рака – логические последствия разрушительной болезни прогрессируют. Технический термин для этого – теологический технический термин, не психиатрический – теофания.

Теофания состоит в самораскрытии божественного. Не в чем–то, что делает перципиент; она состоит в том, что творит божественное – Бог или боги, или высшая сила. Моисей не сотворял пылающий куст, Элия на горе Хорив не производил гром и ураган.

Как, с точки зрения перципиента, отличить теофанию от обычной галлюцинации? Если голос говорит ему что–то, чего он не знает и не может знать , разве это не влияние извне? Жирный никогда не знал койне, это доказывает что–нибудь? Он ничего не знал о врожденном заболевании сына – по крайней мере сознательно. Возможно, подсознательно он знал о существовании паховой грыжи и просто не хотел смотреть правде в глаза. Существует, собственно, и механизм, посредством которого Жирный мог знать койне – филогенетическая память; Юнг называет это коллективным или расовым бессознательным. Онтогения, то есть индивидуальное, суммирует в себе филогению, коллективное, и тогда можно обосновать знание Жирным языка, на котором говорили две тысячи лет назад. Если в глубинах мозга индивидуума существует филогенетическая память, все обстоит именно так. Однако концепция Юнга – всего лишь догадка, никто не доказал ее.