– Он – кто? – спросил Виктор у девушки.
– Близкий знакомый.
– Насколько близкий?
– На расстоянии пушечного выстрела, – ответила девушка.
Виктор кивнул.
– Теперь мы не в Вильнюсе, а тут… – сказала девушка. – Как тебе тут?
– Отлично!
– Врёшь, наверно?
– А тебе как?
– Терпимо… – девушка пожала плечами. – В Димоне у меня знакомая… Вот, к ней этого аборигена-козла везу… Лоток у него в Кирьят-Гате… Соленья, шварма и всякое такое…
Виктор взглянул на водителя: широкоплечий мужчина лет сорока с кирпично-красным лицом и огромным животом. Просунув в раскрытое окно голову, он громко сопел, а его лицо было покрыто пятнами недоверия и тревоги.
«Отчего это у него?» – подумал Виктор, но поймал себя на мысли, что в последние недели он и сам поглядывает на окружающих с некоей долей недоверия и тревоги.
– Это нормально! – вырвалось у Виктора.
Не выпуская изо рта сигарету, водитель опасливо огляделся по сторонам и сквозь зубы процедил:
– Что-то не понял…
Виктор улыбнулся.
– Нормально, – повторил он, – всё нормально!
– Оставь ты его, – сказала девушка, – пускай себе пасётся…
– Весёлая ты! – сказал Виктор.
– А тебе кто мешает?
Виктор молча развёл руками.
– Не бери в голову, – сказала девушка.
– Ладно!
– Моя приятельница говорит: «Не бери в голову, бери куда надо!..»
– Замечательная у тебя приятельница, – Виктор вдруг рассмеялся.
– Ты чего? – спросила девушка.
– Прости! – с трудом подавляя смех, сказал Виктор. Ему вспомнился Дулько, его сменщик с заправочной станции, который любил повторять: «Если женщина отдаётся мужчине за деньги, выходит, она вовсе не подарок!»
– Ты чего? – повторила девушка.
– Ценная у тебя приятельница, – сказал Виктор.
– Ну, да…Сунь-и-вынь зовут.
– Китаянка, что ли?
Девушка весело покачала головой:
– Кореянка…Умница… На днях сказала, что очень скоро, с Божьей помощью, в Димоне осядет сотня-две приличных клиентов. Солидная прибыль…
– Чего так?
– Газеты читаешь?
– А что?
– Завтра правительство сотрёт Гуш-Катиф в пыль, ну и…
Отступив на полшага в сторону, Виктор проговорил:
– Не дождутся! Ни правительство, ни твоя знакомая…А тебе удачи!
– И тебе! – отозвалась девушка.
Сплюнув окурок на землю, водитель торопливо крутанул ключ зажигания. Машина, словно испуганная коза, сорвалась с места.
«У Анны вещи заберу послезавтра», – решил Виктор.
Прислонившись к стене кирпичного сарая, стоял старик-бедуин и жевал лепёшку.
– Мир тебе! – сказал Виктор.
Продолжая жевать, бедуин приподнял голову.
– День отработал? – спросил Виктор.
– А ты?
– Моя работа ночная!
Бедуин достал изо рта то, что осталось от лепёшки, и засмеялся.
– Ты чего? – спросил Виктор.
Бедуин не ответил. Только рот прикрыл.
Виктор прошуршал газетой.
– Правительство хочет, чтобы мы завтра убрались из Гуш-Катифа… Что ты на это скажешь?
Бедуин молчал.
– Наше правительство нас прогоняет…
Бедуин вернул остаток лепёшки в рот.
Виктор спросил:
– Как тебе такое?
Бедуин жевал лепёшку.
– Прогоняет правительство! – повторил Виктор.
Бедуин жевал лепёшку, закрыв глаза.
– Тебе понятно, о чём я говорю?
Бедуин не ответил.
«Уж он-то понимает!» – подумал Виктор и спросил:
– Почему молчишь?
Бедуин приоткрыл беззубый рот и виновато улыбнулся.
– Жуй, папаша, питайся! – сказал Виктор и побрёл дальше.
С верхнего этажа жёлтого здания неслась песня «Эцли ха-коль бесэдэр»[1], и Виктор, взглянув на распахнутое окно, подумал: «Кажется, на землю уже сошла благодать, осталось лишь, чтобы к нам и справедливость опустилась…».
Остановив несколько прохожих, Виктор представился журналистом. «Не подскажете, – спросил он, – где пребывает справедливость?» Прохожие на улицах Беер-Шевы отнеслись к вопросу Виктора со всей серьёзностью, более того, на какое-то время они погружались в глубокомысленную задумчивость, но точный адрес никто так и не указал.
* * *
Беер-Шева, 16-ое августа, 16–24.
– Где пропадал? – спросил Шульман, однокурсник Виктора по философскому факультету. – В Университете чешут всякое…
Виктор вкратце доложил о том, что делал он, и что делали с ним…
– Забавно! – отметил Шульман и добавил: «Пойдём ко мне в apartament, выпьем по drink, кондиционер включим, побеседуем. В apartament я теперь один…».
– А твоя невеста?
– Лея теперь не со мной, то есть, с тех пор, как на её лице появилось порочное выражение, я не с ней…
– Помню, Леино лицо тебе, вроде бы, нравилось.
– Нравилось…До тех пор, пока на нём не появилось порочное выражение.
– А как же с любовью?
Шульман сморщил нос.
– По-моему, данный предмет обсуждения не заслуживает! Этой штуке отдают слишком много чести и времени книги, фильмы, оперы, а ведь всего-то дел: две пары губ, четыре руки, четыре ноги и кое-что между… Разве не так?
– Я подумаю! – пообещал Виктор. – На досуге…
– Сильно занят?
Виктор загадочно улыбнулся.
– Бедняга… – сказал он.
– Ты о ком? – удивился Шульман.
– О тебе! О ком же ещё?
– Разве не об этом парне, который сейчас с Леей?
Виктор скорбно опустил голову.
– Бедняга… – сказал он снова.
– А о ком ты сейчас?
– Сейчас я об этом парне. Что если и он тоже заметит на лице Леи порочное выражение?
– Будет очень прискорбно, но думаю, что это неизбежно…
Квартиру Шульмана вскладчину оплачивали родители из Ашдода, дедушка из Ашкелона и две тёти из Димоны. Нормальный потолок. Нормальные стены. Нормальный холодильник. Два стула, заваленные умными книгами: «Бытие и время» Мартина Хайдеггера, «Диалог между философом, иудеем и христианином» Абеляра, «О ничтожестве и горестях жизни» Шопенгауэра, «Я и Ты» Мордехая Бубера.
Покончив с осмотром комнаты, Виктор сказал:
– Твои родичи – святые люди!
– Да уж…
– А потому так странно…
– Что именно? – насторожился Шульман.
– Генетики утверждает, будто в глубинной сути индивидуума заложен некий код, передаваемый по наследству, но тогда почему в твоей личности не наблюдается даже намёка на святость?..
Шульман пояснил:
– Видимо, на сегодняшний день с генетической наукой что-то не в порядке… Выпить хочешь?
– По вечерам всегда… – ответил Виктор.
– Вино?
– Лучше водку!
– Тогда уж с закусью, – из холодильника были доставлены картофельные оладьи, тарелка крупных чёрных олив и бутылка «Абсолюта».
После двух рюмок хорошо говорилось о науках вообще и о философии в частности, после следующих двух рюмок замечательно обсуждалась работа министра финансов, министра по культуре и образованию, правительства в целом. Позже перешли к положению дел во всём остальном мире, остановились на движениях антиглобалистов и «зелёных», посмеялись над работой метеорологической службы в Таиланде, а после очередной рюмки, Шульман спросил:
– Как с жильём?
– Три звёздочки, – отозвался Виктор, – хотя, по правде говоря, обслуживание на полторы…
Задумчиво опустили головы.
Виктор подумал об Анне. «Странно получается: была нужна, и вдруг не нужна. А может, вовсе и не вдруг?..»
Выпили ещё.
– Можешь пожить у меня, – сказал Шульман. – Переезжай хоть завтра…
Виктор покачал головой, проговорил:
– Завтра я буду с теми, кто обманут и поруган…
Выпили за обманутых и поруганных.
– К ним не присоединишься? – спросил Виктор.
– Нет!
– Нет?
– Не рационально… В конце концов, единственное, что останется после завтрашнего от Кфар-Даром, так это послезавтрашнее упоминание о нём в утренней газете, которую в тот же вечер можно будет обнаружить в мусорных ящиках…
– Заткнись! – попросил Виктор. – Ещё накаркаешь…
– Предвиденье – это проявление мудрости, а не карканье! – заметил Шульман. – Помнишь у Ницше: «Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть на тебя».
Виктор мучительно задумался.
– Может, чтобы отвлечь себя от бездны, в штанишки написать?
– Да, да, – живо подхватил Шульман, – желательно в штанишки…
– Ни хрена!.. – внезапно оскалился Виктор. – Меня они достали… И меня, и сотни тысяч меня…
Шульман подставил ухо.
– Однако же, какая в твоём голосе агрессия! – отметил он.
Виктор кивнул, а для большей убедительности ещё и поскрежетал зубами.
Шульман ухо убрал, глотнул маслину и, закрыв глаза, будто католический духовник, выставил перед собой плотно сложенные ладони.
– Господи, прости овцу заблудшую! – попросил он.
– Ты чего? – нахмурился Виктор.
Голос Шульмана звучал торжественно и проникновенно: «И овцу и всех тех, кто её раздражает…». Господи, ведь Тобою сказано: «Да простится им, ибо они не ведают, что творят…».
– Ведают! – взорвался Виктор. – Ведают и ощущают! Боль знакома каждому… А творящий боль ближнему, непременно ведает… Я не овца… Я не стану жрать отраву, несущую в себе ложь и лицемерие.