– Исполняют. Только Домский собор в Риге, а Чюрлёнис жил в Каунасе.
– Не путай меня! – следователь посмотрел на Виктора остановившимся взглядом. – Тот Чюрлёнис, который жил в Каунасе, тот был художником, а не музыкантом. Между прочим, поговаривали, что он был странной, даже мифической личностью, и в его доме было полно чертей. Представляешь, чертей!..
– Это точно! Я сам видел… Помню их…
– Чертей? – осторожно спросил следователь.
«И тебя не забуду», – подумал Виктор.
– Их самых!
– А раввина Иосефа?
– Что раввина Иосефа?
– С ним встречался, общался?
– Бывало, что беседовали…
– О чём, голубчик? – проговорил следователь, придав своим словам подчёркнутую мягкость.
Виктор отвёл глаза, про себя проговорил: «О козьем молоке!»
– Со мной поделиться не хочешь?
«Как же, очень хочу!» – продолжил разговор с собою Виктор, а вслух спросил:
– Зачем вам?
Следователь вдруг поднялся, прошёлся по комнате и, зайдя к Виктору за спину, весело заметил:
– А как же я обнаружу чёрный ящик?.. Как, так сказать, Cui bono, выявлю?..
– Понял! – сказал Виктор. – Принимаете меня за потерпевший аварию самолёт…
«Вроде того!» – вернувшись на место, подумал следователь.
– Так о чём вы беседовали с раввинов Иосефом? – спросил ротик.
Виктор сообщил:
– Раввин сказал, что я, как и многие другие «оранжевые» парни, ему крепко симпатичен, но при этом он сокрушался по причине того, что я слишком долго петляю в поисках выхода на дорогу Достойного. «Как ты можешь, проходя мимо храма в Кфар-Даром, не замечать его?» – спрашивал он.
– Очень любопытно! А что отвечал ты?
– Я обещал обдумать упомянутый раввином маршрут непременно.
Спина следователя вдруг выразительно выпрямилась, а взгляд, нацеленный на поиск «чёрного ящика», стал ещё острее и нетерпеливее.
«Ну, вот, – решил Виктор, – теперь он примется выяснять, не страдаю ли я плохим пищеварением, хроническим насморком, воспалением дёсен, плоскостопием, эпилепсией, запором, приступами меланхолии, молюсь ли я перед сном и чищу ли после еды зубы?»
Но следователь спросил совсем про другое:
– А не сложилось ли у тебя, голубь, впечатление, что раввин Иосеф прибирает людей Кфар-Даром себе к рукам?
Виктор округлил глаза.
– Мне показалось, что раввин Иосеф вполне удовлетворён тем, что у него есть его Бог…
– Ну да, ну да, – пряча глаза, пробормотал следователь, но… – А ты не мог бы попытаться заставить себя размышлять более глубоко?..
– Более глубоко – это как? – спросил Виктор.
– Более глубоко – это когда напрягают мозги, – пояснил следователь. – Напрягать мозги порой приходится… И тебе придётся!..
«Фигу тебе!» – подумал Виктор и вслух сказал:
– Буду стараться!
Следователь одобрительно причмокнул губками.
– Умница! – сказал он ласково и добавил: «Твое преступное поведение возле ворот Кфар-Даром я попытаюсь переквалифицировать, то есть, высказать мнение, что избранное тобою действо было не столько преступным, сколько, скажем, некоей необдуманной шалостью…»
– Вы попытаетесь? – вскинулся Виктор. – Правда?
– Истинная! – улыбнулся следователь. – А что тебя смущает?
Задумчиво разглядывая широкие густые брови следователя, Виктор поделился своими познаниями из философии:
– Некий древний китаец заметил, что «истинная правда» на самом деле похожа на её отсутствие!»
– Китаец? – спохватился следователь.
– Китаец!
– Заметил?
– Да, а что?
– Вряд ли китаец мог…Заметить что-либо глазками-щёлочками?
– Ясно!
– Что?
– Ясно, что вы-то нисколько не китаец!
– Вот именно! Я-то заметить могу…
«Можно-нельзя» – с детства знакомые слова. Учиться на отлично – можно, но поступить на журналистику в МГУ – нельзя… Управиться с чьим-то капризом – можно; со своим – нельзя… Появиться на свет без родителей – нельзя: жить на свете без родителей – можно… Кому-то проезжать на красный свет – нельзя; а кому-то можно… Тосковать по погибшим родителям – можно, а погибшим родителям по тебе – нельзя… Призывать людей селиться в песках Газы – можно, а потом, оказывается – нельзя…»
– Моя версия, – продолжил следователь, – может выглядеть примерно такой: «В ту минуту, когда солдаты армии обороны Израиля пришли передать решение правительства об эвакуации поселенцев с территории Гуш-Катиф, тебя обнаружили лежащим вдоль ворот Кфар-Даром. Ты лежал на голой земле и, не позволяя солдатам пройти, наигрывал на губной гармошке какую-то печальную вещицу этого…
– Шопена! – подсказал Виктор.
– Ну, да! – с натугой проговорил следователь и поджал губки.
Наступила тишина.
«Уснул», – подумал о следователе Виктор и прошептал:
– Отрывок из второй сонаты си-бемоль минор.
Следователь приподнял бровь.
– Так называемый «Похоронный марш» – уточнил Виктор и, чтобы вывести следователя из состояния задумчивости, немного покашлял.
– Зачем ты это… – вдруг подняв голову, спросил следователь. – Зачем «похоронный»?
Виктор пояснил:
– В знак выражения скорби и печали.
– Скорбь и печаль?
– Похороны вызывают скорбь…
– Похороны? – обомлел следователь. – Какие похороны?
– Разве солдат послали не для захоронения Кфар-Даром?
Бровь следователя опала, а ротик сказал:
– Ошибочно, голубчик, анализируешь…Ошибочно…
Изобразив на лице испуг, Виктор упавшим голосом спросил:
– Такое излечимо?
– Не лечатся лишь болезни… – послышался ответ.
Виктор облегчённо вздохнул, а следователь недовольно засопев, предложил:
– Для тебя же, хороший мой, будет лучше, если прислушаешься к тому, что говорю тебе я. Ты вот подумай!..
Виктор подумал и пообещал поступить как лучше.
– Так вот, – следователь перевёл взгляд на свисающую с потолка лампочку, – заметив приближающихся к воротам солдат, тебя, голубчик, охватило свойственное порядочному гражданину позитивное волнение, вследствие которого у тебя внезапно подвернулась нога. Не в силах самостоятельно подняться, чтобы поприветствовать воинов, ты, лёжа на земле, корчился от боли и с досады выкрикивал ужасно нехорошие слова; и тогда солдаты, бережно приподняв тебя с земли, перенесли в машину с надписью «Polic». Ну, а Polic в свою очередь не менее любезно доставила тебя, драгоценного, к сидящей в постели девушке по имени Анна. Всего лишь это…
Виктор прикусил губу.
– Я говорю правду? – задержав взгляд на побелевшей губе Виктора, ухмыльнулся следователь.
Виктор губу освободил:
– Ну, да! Только любопытно – какую из них?
Глаза следователя беспокойно забегали, ротик поинтересовался:
– Разве правда бывает не одна?
– Две, – сказал Виктор. – Одна – та, что у всех на слуху, а вторая – та, что вслух не произносится.
– Зря ты так… – укоризненно заметил следователь. – Я помочь пытаюсь…
– Одной из правд?
– Одной из версий. А ты, родненький, используй её… И помоги следствию изложением фактов.
– Правдивых?
– Только!..
Виктор принялся излагать:
– После того, как машина Polic доставила меня к Анне, мы провели вместе ночь, а под утро появились люди из Polic и сказали, чтобы я одевался и следовал за ними. Оставив сидящую в постели Анну, я оделся и последовал за ними. По дороге один из людей Polic много смеялся, уверяя меня, что тюремная камера мне больше к лицу, нежели комната Анны.
– Хватит, сладкий мой, ты лучше скажи, зачем ты отмочил Это?..
«Милый вопросик!» – подумал Виктор, и проснувшийся в нём студент-философ проговорил:
– Следствие вытекает из причины…
– Вот-вот, – приободрился следователь, – необходим, так сказать, мотивчик, некий импульс…Именно мотивчик меня интересует…Так сказать, Cui bono?..
Виктор проделал в воздухе неопределённый жест рукой и попросил позволения подумать.
Следователь позволил.
– Порой, – растягивая слова, сказал Виктор, – я ловлю себя на невыносимо сложном труде заставить себя поверить в то, во что не верю… Даже в том случае, когда мой уважаемый дядя пытается убедить меня, что так НУЖНО…НУЖНО ОЧЕНЬ… Конечно, я понимаю: веление часа, долга и всякие другие веления…Глупо со всем этим не считаться… Но всё же, когда газеты разъясняют, что меня обманули нехотя, лишь вследствие того, что прежде – Это было НУЖНО, ОЧЕНЬ НУЖНО, я чувствую себя так, будто в мои уши влили стакан уксуса, а когда мне говорят, что зато теперь в Этом больше никакой необходимости нет, то я…
– Короче, редкий ты мой… – перебил следователь. Мышца на его переносице напряглась и застыла. – Излагай короче и, по возможности, яснее… Сосредоточься на мотивчике…Понимаешь?
– Cui bono?
– Ну да… Прошу тебя!
Виктор, понизив голос, спросил:
– Просите или приказываете?
– Прошу! – громко, даже очень громко, сказал следователь.
Виктор молча посмотрел на стаканчик с карандашами, потом на лампочку под потолком.