Читать интересную книгу Легкие следы - Светлана Сухомизская

Овощебаза долго стояла бесхозной – гигантское пристанище бомжей и бродячих собак, но года два назад туда пришли люди с воображением, а главное – со средствами. Нелегальных обитателей овощебазы попросили освободить помещение, по руинам бойко забегали смуглолицые мужчины в белых касках и оранжевых жилетках. И вот – новый центр концептуальных искусств распахнул двери всему актуальному. Даже изгнанные художники вернулись – те, кто не умер от внезапной остановки сердца и не вышел по странной рассеянности в окно десятого этажа. Теперь там, где когда-то лежали капустные кочаны, разместились картины и инсталляции, по соседству раскинулись на открытых полках и широких столах пудовые фотоальбомы с кинозвездами и моделями на обложках, а на месте бывшего картофелехранилища разместился киноконцертный зал.

Теперь, наконец, мне выпал случай своими глазами посмотреть на легендарное место, о котором я так много читала и слышала, но в котором отчего-то – то ли из-за лени, то ли из-за робости – мне до сих пор ни разу не случилось побывать.

Картофелехранилище оказалось просторным помещением с белой сценой и зрительным залом, окрашенным в черный цвет от пола до потолка и заставленным креслами из прозрачного пластика. Жуткий холод царил в зале. Для картофеля, несомненно, такая температура подходила как нельзя лучше, но зрители, уже занявшие в ожидании выступления середину первых пяти рядов, уже успели приобрести приятный глазу синеватый оттенок кожи и покрыться крупными отчетливыми мурашками.

Точнее сказать, не столько зрители, сколько зрительницы – всех возрастов и габаритов, по большей части явившиеся на компаниями по трое. Нарядились все кто во что горазд, каждая в соответствии со своими представлениями о прекрасном, многие оголили по случаю теплого вечера плечи и спины, а кто-то даже жирноватые белые брюшки, – и теперь исполняли роль жертвенных животных на алтаре красоты, с той только разницей, что в древнем мире жертвы на алтарях горели, а современным жертвам предстояло окоченеть. Я невольно порадовалась тому, что не держу в гардеробе откровенных нарядов. Благодаря этому у меня появился шанс пережить вечер, не превратившись в мясной полуфабрикат глубокой заморозки.

Единственное, что хоть отчасти согревало аудиторию – это дружная и неприкрытая неприязнь к элегантной даме, занявшей место в первом ряду. Причин враждебности было несколько. Во-первых, шляпа с длиннющим пером и с густой вуалью. Во-вторых, рост дамы – и без шляпы она возвышалась бы надо всеми, словно маяк на мысу, даже заметная сутулость погоды не делала. Но главное – на плечах у дамы было меховое манто – это в мае-то! Светский шик, требующий надевать вечером меха, вне зависимости от времени года, благодаря арктическому холоду Картофелехранилища превратился во внесословную предусмотрительность, и это благоразумие было последней каплей Яда, переполнившей чашу всеобщей ненависти… Зрительницы, даже те, кому дама в манто никак не могла загородить собой сцену, ерзали от холода и неприязни, переглядывались, выразительно толкали одна другую локтями, шипели друг другу на уху язвительные замечания, адресованные в первый ряд, – некоторые я сумела расслышать почти от самого входа – и метали в даму взгляды, исполненные самого жгучего неодобрения. Неодобрение, впрочем, отскакивало от шляпки и манто, как пистолетные пули от танковой брони.

Мужчин среди не слишком многочисленной публики я насчитала только двоих. Судя по их одежде, в Картофелехранилище они были не в первый раз и уже успели оценить особенности здешнего климата. Первый – коротко стриженый крупный блондин – был в растянутом грязно-оранжевом свитере, а второй – худощавый брюнет в кудрях до плеч – в бархатном пиджаке и в бирюзовом шарфике из жатого шелка, несколько раз обернутом вокруг шеи. Из-за романтических кудрей и субтильности, я чуть было не приняла брюнета за женщину, но быстро поняла свою ошибку, когда, повернувшись в профиль, он продемонстрировал мне щеку, синеватую от проступавшей из-под кожи щетины. Цвета свитера и шарфика произвели на меня такое сильное впечатление, что я немедленно вынесла их владельцам приговор: семейная парочка. В пользу моего вывода говорило и то, что они, отсели подальше от женщин – на седьмой ряд (хотя кресла в Картофелехранилище и были пронумерованы, на билетах стояли только какие-то синие смазанные штампы, и прочитать можно было только цену, которая, кстати говоря, оказалась не двести рублей, а все пятьсот).

Я присмотрела себе неплохое местечко во втором ряду (на заметном удалении от рокового пера и вуали), но едва я успела пройти мимо разноцветных мужчин, как в зале погас свет. Пришлось поспешно сесть прямо перед ними, на шестой ряд.

– Одни бабы! – удивленно сказал голос у меня за спиной. Ну, точно, геи, я оказалась права! Голос тем временем продолжал: – Может быть, это и правда то, что нам надо. Только что-то маловато народу на него пришло.

– Для вечера понедельника народу вполне достаточно, – отозвался второй голос. – Меня больше радует другое – присутствуют все возрасты: от пионерок до пенсионерок.

– И довольно много симпатичных, прямо удивительно! Я думал, на такие кон-цэр-ты ходят только страшные старые девы.

– Ну, симпатичных не так много, как кажется…

Я не удержалась, и осторожно посмотрела назад. Так и есть, второй голос принадлежал брюнету. Ну, разумеется, стоит ли удивляться, что женщины не кажутся ему симпатичными! Спору нет, это его личное дело, сердцу не прикажешь, не говоря уж о прочих жизненно важных органах, но он ведь даже не дает себе труда говорить потише!

– Ты, Март, слишком привередливый. Видел бы ты, какие к нам метелки собираются на кастинг, ты бы так не говорил.

– Да я просто, в отличие от тебя, сужу не по объему груди, а по выражению глаз.

– Ой, брось заливать-то! Прямо ты с такого расстояния, да за такое недолгое время рассмотрел выражения их глаз! И потом, глаза соврут, а грудь – никогда.

– Ты забыл, что на свете есть силикон и специальные лифчики.

Пока я невольно прислушивалась к этому диалогу, раздражаясь все больше и больше, по залу пролетел нежный полувздох-полустон и плеск аплодисментов – на сцену вышли двое в смокингах и с гитарами. Но, конечно, вздохи и аплодисменты предназначались только одному. Тому, отлитому из чистого золота, который в луче софита засиял так, что стало больно глазам.

Гитарист сел на стул, Станиславский подошел к микрофону, приглушенно поздоровался и коснулся струн гитары… Улыбнулся, не поднимая глаз и разомкнул безупречные губы:

– В том саду, где мы с вами встретились…

Зал снова тихонько простонал, а я поймала себя на том, что широко, словно на приеме у зубного врача, распахнула рот. Конечно, божество божеством, но я отчего-то никак не рассчитывала, что высшее существо способно, ко всему прочему, еще хорошо петь. Может быть, он еще и думать умеет?

Когда прозвенела и стихла последняя нота романса, зал неистово зааплодировал, а я, очнувшись, обнаружила, что пока на сцене отцветали хризантемы, у меня из рук выпали на пол тюльпаны – и я даже не заметила.

А разговор у меня за спиной, оказывается, продолжался.

– …я бы сказал, фактура прекрасная. И поет неплохо. Зал держит.

– Экран, к сожалению, не сцена. Там вокруг него не будет сидеть пятьдесят влюбленных теток.

– Послушай, ты сегодня что-то совсем не в духе. Давай отдадим эту роль тебе, а? Я с самого начала предлагал. Петь ты умеешь…

– Ну, конечно, и мне придется влезать на табуретку, чтобы казаться выше Графини с ее тринадцатисантиметровыми каблуками и Виолетты с ее ставосьмидесятисантиметровым ростом.

– Да ладно, обойдемся без табуретки, ты у нас будешь невысоким романтическим героем.

– Романтический герой маленького роста бывает только в комедии…

– То есть, если я буду снимать комедию, ты согласишься на главную роль?

– Не лови меня на слове, пожалуйста. Я не…

– Нельзя ли потише?! – яростно зашипела я, оборачиваясь назад и злобно глядя на брюнета. – Вы мешаете слушать!

– День и ночь роняет сердце ласку… – нежно пропел волшебный голос.

Я повернулась обратно к сцене, все еще клокоча от раздражения.

И тут глаза цвета старого золота нашли меня в зале. И я мгновенно забыла и о своей злости, и о тех, кто ее вызвал, и о том, кто я такая, и где нахожусь…

И только крошечная – не больше ногтя на мизинце – часть меня не поддалась чарам, и настойчиво призывала меня держать себя в руках.

Но этого сделать я, конечно, не могла – я не могла держать в руках даже тюльпаны, они все время выскальзывали из слабеющих пальцев, и мне пришлось положить их на колени. Но и совершенно впасть в сладкую истому не могла, как мне этого ни хотелось.

Маленькая, но зловредная трезвомыслящая часть сознания требовала от меня не терять голову, пока я не получу взамен утраченного в свое полное и безраздельное распоряжение сердце того, кто так взволнованно и страстно заглядывал мне сейчас в самую душу.