задницу, я остаюсь там.
Федор смеется. Он поворачивается к Дмитрию, который моется в кухонной раковине.
— Ты можешь поверить в это неблагодарное маленькое дерьмо, Дмитрий?
Мой “брат” смотрит на меня с беспокойством. Но его лицо быстро ожесточается. Его губы изгибаются в усмешке.
— Ты должен проявлять больше уважения, Костя, — ворчит он и отворачивается, чтобы открыть пиво.
— Dа, уважение, Костя, — рычит Федор, подходит к тому месту, где я сижу на полу, и нависает надо мной. — Мне не нужно было брать тебя или Дмитрия, не так ли?
Я качаю головой.
— Отвечай, — рявкает он.
— Нет, — бормочу я. Но потом я ловлю себя на мысли. — Нет, сэр, — поправляю я.
Федор улыбается.
— Где вы были, когда я вас нашел?
Я смотрю вниз.
— Сиротский приют, сэр.
— Dа, в приюте. Не очень хорошее место. Скажи, Костя, ты знаешь, что случилось с другими ребятами, которых я оттуда не забрал?
Я киваю.
— Я взял тебя и Дмитрия, потому что ты сильный, как и я. — Федор ударяет себя кулаком в грудь. — Я взял тебя, потому что ты перспективный, и у тебя огонь в яйцах.
Он взял нас, потому что мы были самыми большими мальчиками в приюте. Он взял нас с собой, потому что по выходным мы с Дмитрием деремся с другими мальчишками нашего возраста в “юниорских лигах” московского подпольного мира бокса. Федор делает большие ставки на эти бои.
И все же я знаю, что он прав. Я знаю, черт возьми, какой была бы моя жизнь, если бы я остался там.
— Эта крыша над головой, еда, которую ты ешь, эта жизнь, которую я тебе даю? — Федор качает головой. — Ты же не собираешься там, на улице, взять его в задницу, не так ли? Нет? — Он свирепо смотрит на меня. — Нет, это не так. Потому что у тебя есть семья, со мной. Ты можешь подумать, что я жестокий человек, Костя. Но я просто готовлю тебя к жестокому, холодному миру. Мир, который будет трахать тебя и причинять тебе боль при каждом удобном случае.
Он хмурится и переводит взгляд с меня на Дмитрия и обратно.
— Со мной вы научитесь быть мужчинами. Вы узнаете путь Братвы и как бороться за то, чего хотите в жизни. Da?
— Dа, — торжественно кивает Дмитрий. — Да, сэр.
Федор поворачивается ко мне и протягивает руку. Я беру его, и он поднимает меня на ноги.
— С уважением, Костя. Уважение, сила и никакой пощады. Da?”
— Да, сэр.
Он усмехается.
— Хороший мальчик. А теперь принеси мне пива.
— Da.
Пощечина проходит по моему лицу. Я вздрагиваю, но уже понимаю, как расстроил его.
— Да, сэр, — бурчу я.
Он улыбается и протягивает руку, чтобы взъерошить мои волосы.
— Молодец, Костя. Помни, мы-семья. Никто другой не будет заботиться о тебе и помогать тебе. Только я. Ты понимаешь это, да?
— Dа, — твердо киваю я. — Да, сэр.
— Хороший мальчик. — Он поворачивается и идет к телевизору. — Не забудь про мое пиво, Костя.
Настоящее время:
Она движется, как ангел во сне, и я наблюдаю за ней через линзу телескопа, как это делаю почти каждую ночь. Сегодня она завернута в полотенце, и я издаю стон при виде ее гладкой, кремовой кожи и длинных темных волос, струящихся по спине.
Желание взять эти волосы в кулак, откинуть ее голову назад настолько, чтобы она стонала для меня, непреодолимо. Сильно пульсируя, мои яйца жаждут освобождения, которое может дать только она.
С ней всегда так. Теперь это моя реальность. Наблюдть за ней, защищая ее, как она когда-то защищала меня. Хотя я совершенно уверен, что она этого не помнит. Или она заблокировала это, как сделал бы любой нормальный человек после травм и ужасов той ночи более десяти лет назад.
В то время она была так молода. И все же такая храбрая… Она была сломлена, так же сломлена, как и я, а может, даже больше. И все же она нашла в себе милосердие. Она увидела зверя и спасла меня.
Но это было тогда. Теперь мы здесь, десять лет спустя. Теперь она уже не такое маленькая. Она уже взрослая. Я втягиваю воздух, когда моя похоть поднимается внутри меня. Она определенно повзрослела.
То, что я чувствовал к ней тогда, не было тем, что я чувствую сейчас. Когда я чувствовал, как ее маленькие руки обнимают меня, и когда я думал о ней все эти годы, проведенные в моем аду, я чувствовал не похоть или желание. Бля, нет. Я знал о таких людях в тюрьме. Я медленно убивал этих людей.
Нет. То, что я чувствовала раньше к этому ангелу, было чем-то более близким к братской любви. Возможно, любовь к Богу или как религия. Преданность или благоговение, которые вы можете испытывать к хирургу, вытаскивающему вас из вечной черной бездны смерти.
Теперь все изменилось. То, что я чувствую к ней, изменилось. Радикально. В ту ночь, три месяца назад, многое изменилось.
Я наблюдаю за Ниной через большие, от пола до потолка, окна ее гостиной. С дотошностью она бродит по своей квартире с пистолетом в руке. И я ухмыляюсь, когда вижу его. Я хорошо знаю этот пистолет. Его дуло в печаталось в мою чертову грудь.
Бронежилеты-это хорошо, но они не остановят 45-й калибр направленный в упор. Они дадут искалечить, однако замедлят пулю. Они превратят ее из смертного приговора в пытку, длящуюся месяцами.
Я вздрагиваю при воспоминании о боли, боли, которая все еще приходит время от времени. В ту ночь мне удалось протащить себя через хаос перестрелки к служебному лифту. Я тащился, истекая кровью через дыру в груди, сквозь переулки и темноту. Но в конце концов я нашел врача, преданного Братве Волкова.
Он помог мне в ту ночь. Он залатал меня и сохраНейл мне жизнь из-за потери крови. Он вынул и большую часть осколков. Теперь я исцелен. Но моя одержимость стала темнее, глубже.
Раньше я ее цеНейл. Теперь я жажду ее. Я смотрю на женщину, в которую превратился мой ангел, и желание заявить на нее свои права почти невыносимо. Теперь я знаю, что если бы она попала ко мне в руки, я бы никогда, никогда не насытился ею. Моя красавица. Моя королева. Моя навязчивая идея.
То, что она выстрелила мне в грудь и чуть не убила, должно было, ну, остановить желание к ней, которое я почувствовал, когда увидел ее в ночь вечеринки. Это должно