может скрыть меня — как будто я малыш, который думает, что не видеть означает, что тебя не видят.
В моей комнате нет двери, которую он мог бы выбить ногой— это было несколько месяцев назад, и она все еще стоит, прислоненная к стене. Но когда Богдан, пошатываясь, входит в комнату, вместе с ним приходят ад и гром. Я чувствую его запах еще до того, как он срывает с меня простыню. Я кричу и сворачиваюсь в клубок, когда первый треск ремня хлещет меня по спине, разрезая рубашку.
— Eto byl ty?! — Он ревет. Это был ты?
Я не понимаю, о чем он говорит, и быстро качаю головой.
— Ниет! Ниет!
— Не лги мне! — рявкает он. — Ты думаешь, что можешь украсть мое пиво? Ты думаешь, что это для тебя? Нет, маленькая сучка. Я должен заглушить разочарование оттого, что под моей крышей живет такая маленькая гребаная шлюха, как ты!
Я вскрикиваю, когда он бьет меня ремнем снова, и снова, и в третий раз. Я пытаюсь блокировать его— заглушить все это, запирая внутри. Но когда он останавливается, и я слышу его низкое ворчание, мной овладевает еще больший страх.
Он еще этого не сделал. Но он угрожает, точнее, обещает. Избиения ужасны. Быть голодным в течение нескольких дней, когда я роняю кусочек пищи, жалит. Но я знаю, что есть худшая пытка, которую мужчина может причинить женщине или девушке. Когда я была в детском доме много лет назад, до того, как Дима и Богдан забрали меня, я слышала, как другие девочки говорили об этом.
Я этого не хочу. Я даже не совсем понимаю, что такое “это”, но знаю, что вынесу побои за это. Поэтому, когда я слышу его паузу, я знаю, что мне нужно делать.
— Знаешь, мне не нужно бить, — невнятно бормочет Богдан. — Может быть, мы с тобой, Нина… Научимся дружить, да? Мы можем быть хорошими друзьями. Близкими друзьями…
Я чувствую, как он тянется ко мне, и изворачиваюсь. Я знаю, что это самоубийство, но я все равно это делаю. Я плюю ему в лицо, а потом улыбаюсь в его покрасневшее от ярости лицо.
— Dа, это была я. Я выпила немного, а остальное вылила в…
Его кулак врезается мне в челюсть. Я падаю на кровать, ослепленная болью, во рту вкус крови. Он рычит и вскакивает на ноги. Ремень поднимается, и я сворачиваюсь в клубок, прежде чем он обрушивается на меня.
Я закрываюсь. Я отгораживаюсь от окружающего мира, онемев от всего этого, пока ремень обрушивается градом снова и снова. Он бьет меня до тех пор, пока ему не надоедает. А потом, в последний раз выругавшись в мой адрес, он поворачивается и, пошатываясь, выходит из комнаты.
Мое тело дрожит. У меня такое чувство, будто спина горит. Но я смотрю в маленькое грязное окно комнаты и знаю, что это не будет моей жизнью. Я не знаю как, но я это знаю. Я не умру здесь, от руки Богдана.
Когда-нибудь, так или иначе, я выберусь отсюда.
Настоящее время:
Погружаясь в глубокую уютную кровать, я дрожу под мягкими хлопчатобумажными простынями. Мой пульс стучит в ушах, от страха, и от возбуждения. Колеса со скрежетом вращаются в моей голове, а мое тело все еще пытается понять, должно ли оно бежать из штата или быть невероятно возбужденным.
Но во всем этом хаосе есть одна реальность, которую я знаю без всяких сомнений: каким-то образом он выжил.
Уже одно это должно было бы привести меня в ужас. Не должно иметь значения, что я фантазировала почти без остановки о великолепном звере, который пытался взять меня. На самом деле от этого должно быть только хуже. Фантазия вернувшаяся из мертвых, чтобы преследовать меня. Или охотиться на меня.
Я дрожу под одеялом, тяжело дыша в темноте. У меня в руке пистолет. Я трижды проверила двери и окна.
"Как это останавливало его раньше", — думаю я про себя.
Он был здесь. Он был в моем гребаном доме. На самом деле, черт возьми, он был в ванной, пока я принимала душ.
Я повторяю это снова и снова, как мантру. И все же страх, который, я знаю, я должна чувствовать, просто не приходит. Я обеспокоена. Я волнуюсь. Но да, может быть, я боюсь. Но я не напугана, и это должно пугать меня до чертиков.
Это должно точно сказать мне, насколько я сломлена. Человек, которого я застрелила, когда он расстрелял вечеринку моей семьи и когда пытался похитить меня, каким-то образом не умер. Живой, врывающийся в мой дом, когда я голая и уязвимая в душе, и пишущий “скоро” на моем чертовом зеркале в ванной. Я должна описаться. Я должна рыдать от ужаса по телефону умоляя о помощи Виктора.
Вместо этого я лежу в постели. И то, что начинало казаться страхом, быстро превращается во что — то другое-и это что-то постыдное.
Это превращается в возбуждение.
Он не причиНейл мне вреда. Он мог бы сделать со мной все, что захочет. Я не была вооружена в ванной, а он огромный и сильный, как медведь. Но он не прикоснулся ко мне. Он даже не дал мне знать, что он здесь. Он вломился в дом, написал сообщение и ушел.
Отлично. Я не фантазировала о психе-убийце, который пытался убить мою семью и похитить меня. Я только что фантазировала о парне, который врывается ко мне, смотрит, как я принимаю душ, пишет жуткие сообщения на моем зеркале и уходит.
Гораздо лучше. Хорошая работа.
Я стараюсь. Я так стараюсь оттолкнуть события этой ночи. Я так стараюсь быть в ужасе или чувствовать тот жалкий страх, который должна была бы чувствовать. Но ничего этого не происходит. И чем больше я думаю о том, что произошло, тем больше волнуюсь.
Он видел меня. Я краснею, когда прокручиваю сцену его глазами. Он был здесь, в моем доме. Он был в моей спальне, где я сплю, чтобы добраться до ванной. А потом он оказался там, со мной, голой, мокрой и полностью в его власти. Там был пар, но моя душевая дверь стеклянная. И он определенно видел меня, всю меня.
Я краснею, когда от этой мысли становлюсь мокрой. Морща лицо, я отчаянно пытаюсь вызвать противоположное чувство. Но этого все равно не произойдет. Все, о чем я могу думать, — это о том, что могло бы произойти дальше, и это безнадежно