— А то и похлеще. Люди то куда более щедрые в таких оценках. Да и основания, вероятно, есть, отличные от простых умозаключений.
— Какие еще основания?
В свое время, работая в УБОП, Михаил Васильевич слышал о «доме Жемчугова» в Курске. Где в 1990-е нашли в подвале своего рода гекатомбы с замурованными и явно принесенных в жертву подростков. Анализ останков показал, что они относились к периоду от начала XIX века до конца 1930-х. То есть, их там около века убивали и замуровывали. Вот Михаил Васильевич и поведал отрывочно эту историю, подавая ее как слухи. Дескать, слышал. Решил навести справки. Дом действительно мутный. Местные жители разное болтают. А сотрудники ОГПУ Курска его словно в упор не видят. Поэтому он туда дальше не полез. Не его зона ответственности.
— Но зачем? Какой смысл? Не понимаю… — покачал головой Феликс.
— А то ты не знаешь? — смешливо фыркнул Фрунзе.
— О чем?
— О том, что еще в самом начале, в ЧК пришло очень много… кхм… старообрядцев.
— И какая связь?
— Старообрядец старообрядцу рознь. Этим словом называют очень много разных течений, приличная доля которых к христианству уже давно никакого отношения не имеет, кроме самоидентификации, — мрачно усмехнулся Фрунзе и поведал ему массу всего интересного.
Например, про «тюкальщиков» — секту старообрядцев, которые считали, будто бы вознестись в царствие небесное можно только погибнув как можно более болезненным образом. И старались в этом помощь всем, до кого руки дотягивались. Даже если эти «все» не сильно рвались в рай. Самый популярный способ «вознесения» у них был связан с разбиванием костей молотками, через что их «тюкальщиками» и прозвали.
Или другой пример, секта «бегунов». Они проповедовали отказ от социальных институтов, денег, работы, законов мирских и так далее. Мутя воду везде и всюду. Сами же при этом активно побирались, выклянчивая деньги, совершали преступления, грабежи, убийства. И вообще вели себя крайне деструктивным образом. Кроме того, их не раз ловили на ритуальных убийствах как подростков, так и детей — для получения крови, идущей на их ритуалы. Так, например, в некоторых группах «бегунов» считалось необходимым раз в год совершать причастие кровью. И брали они ее отнюдь не добровольно и по капельке. Из-за чего местные жители, когда узнавали о появлении в их краях этих кадров, могли легко устроить самосуд и перебить их от греха подальше.
И так далее.
И по мере того, как Фрунзе рассказывал про этих «прекрасных людей», Дзержинский все сильнее и сильнее обхватывал голову руками.
Михаил Васильевич еще в бытность свою работы в УБОП со всем этим зверинцем познакомился. По бумагам. И знал, что вся эта гадость и во времена РФ нет-нет да попадалась в руки оперативников. Как и о том, что именно эти люди в основе своей и хлынули в советскую милицию и ЧК на заре их становления.
Их начали чистить только ближе к концу 30-х. Но очень осторожно. Серьезно же взялись лишь после войны и более-менее разобрались как бы не к началу 70-х. В 30-е же обычной историей было увольнение из НКВД людей за «сочувствие» к тем же «тюкальщикам» или даже, прости господи, «скопцам». Простое увольнение. О том, какие художества там натворили эти «веселые ребята» даже и речи не шло. А ведь именно с этими «замечательными людьми» и связаны многие «перегибы на местах» в работе органов. Выразившись как в фабрикации дел 20-х — 30-х годов, так и во внесудебных расправах.
Не только с ними, конечно. Но без них ничего бы не получилось. Фрунзе об этом знал отчетливо. И постарался столь неприятные сведения осторожно донести Дзержинскому, объяснив, чем это грозит. И повернув вопрос так, будто бы деятельность Тучкова по сути своей — контрреволюционна и откровенно вредительская. Дескать, он, как и в свое время Свердлов, стремился как можно сильнее навредить революции. Сорвать ее. Настроить против нее широкие массы людей.
Почему он решил, что Дзержинский не относится ко всей этой тусовке? Очень просто. Феликс любил детей. И сделал для беспризорников ОЧЕНЬ много. А еще по работе в органах он запомнил: не всякий, кто не любит детей, сатанист, но всякий сатанист их не любит. Поэтому Михаил Васильевич и решил разыграть с Дзержинским эту карту.
— Кошмар… — тихим, словно бы замогильным голосом произнес глава ОГПУ, когда нарком по военным и морским делам замолчал.
— Теперь ты понимаешь во что тебя втянул этот… хм… эффективный сотрудник? Осознаешь, ЧТО о тебе и всех нас из-за него и его подельников думает простой люд?
Феликс Эдмундович невольно перекрестился и буркнул:
— Custodi et serva[3].
После чего замер и изумленно уставился на Фрунзе. Но тот вообще никак на это не отреагировал. Словно этот поступок был чем-то обыденным и повседневным.
Сильно задерживаться после этой дискуссии он у Дзержинского не стал. Знал его характер. Сейчас ринется все проверять. Возможно даже сам в Курск поедет. Поэтому мешать и отвлекать его не имело никакого смысла.
Вышел на улицу.
Вдохнул полной грудью морозный воздух.
И улыбнулся.
Этот разговор он давно готовил. Да только случая не представлялось подходящего. Слишком уж дивную и редкостную хрень творил этот Тучков со компанией. Из-за него и в армии разброд и шатание, и в тылах. Так что, если Дзержинский сделает нужные выводы, можно будет как минимум это безумие прекратить.
Он скосился на курящего прохожего.
Самому тоже хотелось.
Но он продолжал крепко работать над своим здоровьем. Поэтому табаком не баловался. Хотя и хотелось. В эти годы курили едва ли не все. Во всяком случае такое впечатление создавалось. И это получалось крайне заразительно.
Нарком тяжело вздохнул, проводив взглядом очередного курильщика, и нырнул в автомобиль. Теперь его ждал завод АМО, откуда с утра звонили. Дескать, они готовы продемонстрировать результат по созданию одного ноу-хау. Важного и крайне нужного. А именно универсальных транспортных контейнеров. Подходящих размеров для того, чтобы установить их на 20-тонную железнодорожную площадку. Ну и,